Борис Клюев: “Желаю всем нам ­счастья и скорее ­побороть коронавирус”

Настоящий мастер спо­собен превратить в произведение искусства все, к чему прикасается. Встреча с советским и российским актером театра и кино, театральным педагогом, профессором, народным артистом России, ведущим актером Государственного академического Малого театра Борисом Клюевым лишний раз подтвердила эту истину. Это было не интервью, а маленький спектакль, в ходе которого было и грустно, и смешно – и страшно интересно, что же будет дальше. В магии пауз и интонаций, в филигранности мимики и жестов проступала великая отечественная актерская школа, истинных адептов которой, к сожалению, осталось совсем немного.

«Я застал время,
когда еще не было холодильников»
– Борис Владимирович, вы родились в Москве. Как тогда жилось в столице нашей Родины?
– Я родился и вырос в огромном доме еще дореволюцион­-
ной постройки, неподалеку от Патриарших прудов. Есте­ственно, что в нем тогда были только коммуналки, в которых проживало очень много народу. Я застал то время, когда в квартирах совсем еще не было холодильников. Продукты хранили в ледниках – особых подвальных помещениях со стенами в полтора-два метра толщиной. Даже в самую дикую жару там всегда было прохладно. Во дворах было много деревянных сараев, в которых люди хранили дрова. Централизованного отопления почти нигде не было, и все топили печки. Все тогда друг друга знали, поэтому все свадьбы и драки проходили обычно очень дружно. С одной стороны, все это было довольно симпатично, но с другой – плохо, потому что было очень тесно. Я жил с мамой в комнате девять квадратных метров. И нас в этой коммуналке было шесть семей…
– Как же вы все там помещались?
– Как-то помещались. Конечно, были и ссоры, и раздоры, и пьянки, и драки. Все было. Это сейчас люди как-то могут заработать и купить себе квартиру, а тогда ее можно было только получить от государства. Я помню, что очень долго проработал в театре, прежде чем мне на какой-то юбилей театра выделили комнату. Затем дали уже отдельную квартиру. Поэтому разница с прошлым, конечно, огромная. Москва была иной. Если по дороге проезжала какая-нибудь автомашина, то все долго смотрели ей вслед: «Что это такое было?». Если по Садовому кольцу раз в час проедет какой-нибудь «Москвич», то и слава богу! Люди переходили дорогу и особенно не оглядывались. Постоянно курсировали только трамваи и троллейбусы. В городе было очень много зелени. Озеленению улиц уделялось очень большое внимание. Липы были посажены везде, поэтому каждой весной был полный восторг – цветение лип! Бульвары, Садовое кольцо – все утопало в зелени. Еще были особые бригады, которые по весне высаживали на клумбы цветы анютины глазки, которые потом разрастались до огромных размеров. За порядком в домах следили управдомы. Была реформа Хрущева, когда сократили армию, и молодые крепкие ребята с военной закалкой пошли работать управдомами. Порядок тогда был везде и во всем.
– А кем были ваши дедушки и бабушки?
– Мы жили в квартире в Южинском переулке (ныне Большой Палашевский переулок. – Прим. авт.), которую мой дед получил в собственность еще до революции. Он был околоточный надзиратель. По тем временам это значило больше, чем участковый сегодня. У деда было пять комнат, причем пятая была специально для прислуги. В семье – двое детей: мой отец и его старшая сестра. Все это было до 1917 года. Пока не настала Октябрьская революция. Моя бабушка узнала о революции от дворника. Однажды он пришел с красным бантом на груди и привел с собой двух посторонних людей. Говорит им: ты будешь жить в этой комнате, а ты в другой. Бабушка, естественно, спрашивает: «Как так? Это же моя квартира!». А он ей в ответ: «Все, Семеновна, революция! Нет больше частной собственности. Теперь будем вас уплотнять». Оставил новых жильцов, а на выходе еще и самовар с собой забрал. На этом все и закончилось. Но бабушка до конца своих дней считала себя полноправной хозяйкой квартиры и время от времени отчитывала новых постояльцев. Тем более что один из них оказался игроком, играл на бегах, и когда выигрывал, то все гуляли и праздновали, а когда проигрывал – все сносилось, продавалось и выносилось. Дети его, естественно, выросли бандитами.
А со стороны мамы все было довольно просто. Бабушка была из Рязанской губернии, из села Константиново – того самого, где родился Сергей Есенин. Она всегда очень интересно рассказывала, как весной разливалась Ока, про заливные луга. А дед по маминой линии был белорусом, путевым обходчиком. Его посадили в 1937 году – за то, что он имел родственников за границей. Он отсидел этот срок, освободился, но прожил после этого недолго. Бабушка одна вырастила семерых детей, в числе которых была и моя мама.

«Думал поступать в мореходку»
– Как получилось, что вы решили стать актером?
– Актером был мой отец – Владимир Федорович. Он окончил Вахтанговскую школу, и вместе со своим курсом по комсомольской путевке (документ, по которому в СССР районный комитет ВЛКСМ направлял комсомольца на временную или постоянную работу на удаленные стройки или на службу в Вооруженные cилы СССР. – Прим. авт.) поехали в Комсомольск-на-­Амуре. Там они увидели, что романтики никакой нет, кругом одни зэки. В театрах и на танцах была поножовщина. Какое-то время они пробыли в строящемся городе, а потом устроились на работу в гарнизонный театр и стали ездить по окрестным городкам и поселкам. После трех лет такой службы они наконец-то вернулись в Москву. Но тут грянула война. Отец в 1941 году ушел в ополчение, воевал до 1943 года, позже ездил по войсковым частям с прифронтовой труппой, выступал перед солдатами, поднимал боевой дух. Сохранились старые фотографии, где он в разных ролях… Отец умер в 1948 году от сердечного приступа, в возрасте 36 лет. Мне тогда было всего четыре года.
Видимо, актерство во мне от него. Но оно долгое время дремало. Я поначалу вообще хотел стать моряком, потому что кто-то сказал, что морская форма мне к лицу. Этого было достаточно. Я думал после школы ехать в Ленинград и поступать в мореходку. Но потом к нам в школу пришла Клавдия Михайловна Половикова, народная артистка РСФСР. Она была мамой знаменитой советской актрисы театра и кино Вали Серовой, а ее дочка – Маша Серова – как раз училась в нашей школе. И Клавдия Михайловна решила поставить у нас спектакль «Чертова мельница» одного чешского автора. В этой постановке мне досталась роль черта первого разряда – Люциуса. Успех был колоссальный! Меня стали пропускать без очереди в школьный буфет. Очевидно, что после этого во мне папины гены проснулись, и я пошел заниматься в драматический кружок Дома журналистов. Как потом выяснилось, руководитель этого кружка когда-то работала вместе с моим папой. Все в этом мире, наверное, неслучайно. 18-летним юношей я пошел по­ступать в Театральное училище имени Щепкина и поступил с первого раза. Проучился ровно год, и меня призвали служить в армию, так как мальчиков тогда было очень мало военного года рождения.
– Где вы служили в армии?
– А вот это тоже парадокс очень интересный. Нас забрали, три дня везли до Смоленска и привезли на съемки фильма «Война и мир» Сергея Бондарчука. А я еще студентом пробовался тогда на эту картину. Это было очень забавно. Нас, 15 тысяч молодых ребят, одели в кальсоны, и мы сначала изображали русскую армию, а затем французскую. После этого новобранцев распределили кого куда. Многие попали в Германию, кого-то направили в Польшу. А нас привезли в Гороховецкие лагеря (Главный артиллерийский полигон Советской армии, расположенный недалеко от поселка Мулино в Нижегородской области. – Прим. авт.). Там я окончил сержантскую школу и стал сержантом-артиллеристом. А заканчивал службу я в отдельном показательном оркестре Министерства обороны Союза ССР. Там была должность «ведущий, чтец». Ее занимал выпускник нашего театрального училища. Пришло время ему демобилизоваться, и на его место назначили меня. Вот так, с показательным оркестром я прошел четыре парада по Красной площади, а после этого опять вернулся в Щепкинское училище.

«Мама мной очень гордилась»
– Какие преподаватели оставили неизгладимый след в вашей жизни?
– Мне очень повезло. У меня были очень хорошие педагоги по актерскому мастерству: Вениамин Иванович Цыганков и Леонид Андреевич Волков. Изощреннее педагога, чем Леонид Волков, я в своей жизни не знал. Мы, ученики, часто его вспоминаем. На столетие училища мы все собрались здесь в театре, и я тогда сказал Инне Чуриковой: «Инна, а помнишь, как Волков говорил? «Артист на сцене должен быть в состоянии атаки!». А она мне: «Как же это точно сказано!». Благодаря усилиям Леонида Андреевича из очень многих хороших студентов получились потом прекрасные актеры.
– Он был строгим педагогом?
– Очень, очень строгим. Он был маленьким и худым, с легким тремором одной руки и горящими голубыми глазами. Представьте себе: лысина и горящие голубые глаза! Когда он смотрел, было такое ощущение, что он прожигал тебя насквозь. И мы всегда четко понимали, когда Леониду Андреевичу что-то нравилось, а когда нет. Помню, мы разбирали с ним отрывок, там было «свидание», и один парень в какой-то момент должен был выбежать со сцены. И вот актер бежит за кулисы, а Волков ему вслед: «Коня там не опрокиньте!». Вот вроде ничего человек, по сути, не сказал, но словом припечатал. При этом он ставил такие интересные спектакли, в которых просто необыкновенным образом раскрывались таланты студентов. Удивительный был педагог!
– Как получилось, что вы пришли служить в Малый театр? Было какое-то специальное распределение или показательные спектакли?
– Меня брали сразу в три театра, но в Малом в то время режиссером был Леонид Викторович Варпаховский (театральный режиссер, сценарист, кинорежиссер, киновед, художник-любитель. Народный артист РСФСР. – Прим. авт.). Человек сложной судьбы. В общей сложности он отсидел порядка 18 лет в тюрьме по политическим делам. После освобождения ему не позволяли работать в Москве, и он обосновался в Киеве. Там он поставил потрясающий спектакль «Мораль пани Дульской». После этого было послабление, и ему разрешили приехать в Москву, где он поставил более 20 спектаклей. Работая у нас в театре, он начал собирать все «Маски» (российская театральная премия. – Прим. авт.). Спектакли, которые он ставил, – «Маскарад», «Рождество в доме сеньора Купьелло», «Дипломат», «Палата», «Оптимистическая трагедия» и многие другие – все были шедевры! И вдруг однажды он пришел к нам в училище на дипломный спектакль, это было очень неожиданно. Все, конечно, подсобрались и выдали то, что умеют, по максимуму. Всем хотелось попасть в Малый театр. Потом он пришел к нам во второй раз. А потом я узнал, что он позвонил Леониду Волкову: «Что вы можете сказать о Клюеве?». Волков сказал только одну фразу: «Артист». И меня взяли работать в Малый театр. И уже на следующий год он дал мне роль в своем спектакле. Такое бывало крайне редко – вчерашние студенты обычно первые три года всегда ходили в массовках. А мне, можно сказать, повезло.
– Как близкие отнеслись к выбору вашей профессии?
– Маме сначала хотелось, чтобы я стал инженером, слесарем обязательно. Но потом, конечно, она очень гордилась, что я стал артистом. Мама всегда приходила на мои спектакли в Малый театр и род­ственников с собой приводила. Встречая меня возле служебного входа, она непременно говорила: «Да, познакомьтесь, это мой сын!». Гордилась, конечно, очень гордилась!

«Злодеев играть всегда сложнее»
– Вы служите в Малом театре уже 51-й год, и вся история этого театра проходила на ваших глазах. Какие спектакли самые любимые? Кто запомнился из ваших коллег по сцене?
– Я очень благодарен своей театральной молодости за то, что она меня столкнула с такими удивительными людьми, настоящими профессионалами своего дела. Например, с Борисом Андреевичем Бабочкиным – нашим легендарным Чапаевым. Он был не только великолепным артистом, но и выдающимся режиссером. Борис Андреевич поставил здесь спектакль «Дачники», где были заняты все ведущие артисты Малого театра – Элина Быстрицкая, Руфина Нифонтова, Николай Анненков – настоящее театральное созвездие. И вдруг наступил такой момент, когда Бабочкин говорит: «Надо менять состав. Стареют». И сразу пять молодых актеров ввел в этот спектакль. Я должен был играть любовника Быстрицкой. Когда я пришел на репетицию, то был весь мокрый – как, она ведь звезда первой величины, красавица! А в первой же сцене, которую мы репетировали, должен был заваливать ее на стог сена. Ну конечно, я просто не мог этого сделать. Коллеги начали надо мной подтрунивать, кто-то даже предлагал меня заменить: «Дай-ка я!». Но в итоге все прошло хорошо, я справился, и на протяжении очень многих лет мы с Элиной Авраамовной были партнерами. Она очень любила меня и всегда просила, чтоб я был рядом. Последняя ее работа в театре также была со мной – «Любовный круг» Сомерсета Моэма. Успех был невероятный. Зал просто ломился. И с Борисом Андреевичем Бабочкиным повезло играть несколько спектаклей – «Гроза», «Фальшивая монета»… Он был просто талантливейший человек, но в 1975 году он умер.
Вообще это было удивительное время. Еще были живы Игорь Владимирович Ильин­ский, Михаил Иванович Царев, Елена Николаевна Гоголева, Елена Митрофановна Шатрова, Михаил Иванович Жаров… Все они еще играли на сцене, и у них всегда было чему поучиться. Бывало, стоишь за кулисами и смотришь: «Ах, вот он как это делает, а это вот так, понятно»… Так и набираешься опыта. А после сам не замечаешь, как у тебя вдруг появляется отдель­ная гримерная, потому что ты уже в театре мэтр (смеется).
– После какой роли вы поняли, что стали знамениты на всю страну?
– После фильма «ТАСС уполномочен заявить…». Роль шпиона по кличке «Трианон». Это было странно, все же антигерой… Но я тогда вообще никуда не мог спокойно ходить. Зрительский успех был необыкновенный. Письма приходили на телевидение, и мне рассказывали, что больше всего писем было адресовано именно мне. А после этого уже была роль Майкрофта Холмса, брата знаменитого сыщика в сериале «Шерлок Холмс и доктор Ватсон».
– А как же ваша знаменитая роль графа Рошфора, доверенного лица кардинала Ришелье в музыкальном телефильме «Д’Артаньян и три мушкетера»?
– Я вообще не рассчитывал, что получится что-то популярное, а оказалось, что многим нравится. Не хочу гадать, почему, я к популярности отношусь философски. Кстати, опять-таки я никак не ожидал, что уже в солидном возрасте мне попадется роль в ситкоме «Воронины». Я думал, это будет небольшая «халтурка», и вдруг просто шквал! Десять лет мы снимали эту картину. Сейчас взяли паузу.
– Какая ваша самая любимая роль в кино?
– Был такой фильм «Гений» (1991) – трагикомедия, я там играл представителя сексуальных меньшинств Архипова, работника культуры. Я считаю, что это моя лучшая роль, поскольку там мне удалось изобразить героя с таким юмором… После этого фильма мне многие уважаемые люди говорили: «Отличная работа!». И мои бывшие студенты тоже говорят, что они просто ухахатываются, когда пересматривают фильм «Гений». Они-то знают, в чем там дело…
– А кого играть сложнее – положительного героя или отрицательного?
– Злодеев, конечно, всегда играть сложнее. Положительный герой прост как правда. Он смотрит прямо, говорит правильные вещи, последние деньги отдаст. Он всем сразу понятен и неинтересен. Со злодеем все по-другому. В нем всегда что-то такое есть, какая-то интрига. Зрителю постоянно нужно держать в голове эту его особенность и что-то про него додумывать, разгадывать.

«Студенты доверяют такое, чего и родителям не говорят»
– Вы много лет преподаете актерское мастерство в Театральном училище имени Щепкина. Сегодняшние студенты сильно отличаются от советских в отношении к учебе? Или в целом ничего не меняется?
– Все как и всегда: кто хочет учиться, тот учится, кто не хочет – не учится. Единственное ключевое отличие – появилось телевидение, это очень большой соблазн для ребят. Их желание – как можно скорее залезть в экран, как можно скорее заработать деньги сильно сбивает их с правильного пути. В наше время такую роль играл кинематограф, но в него просто так было не пройти. Там нужны пробы, согласования, утверждения… Это был очень длительный процесс. А сейчас все быстро. У меня учился один талантливый парень. Я ему разрешил сниматься. Он начал и не смог остановиться. Кончилось тем, что перед экзаменом по технике речи его стали бить конвульсии. Он просто очень устал, переутомился. Что делать? Взять и по башке ему надавать? Нельзя! На словах я ему, конечно, все высказал. Другой парень поехал на машине в Санкт-Петербург, якобы зубы полечить, мол, там дешевле. Взял с собой двух студенток-сокурсниц. Ехали ночью, попали в страшную аварию. В результате он весь переломанный, девчонки молодые и красивые – тоже. Хорошо, что живы остались, но вот профессию-то потеряли. Я был готов его убить за такое легкомыслие! Тебе выпал шанс, ты приехал из далекой сибирской деревни, тебя взяли в театральный вуз – так учись, совершенствуйся, работай над собой! Нет, захотелось праздника. Теперь человеку приходится искать себя совершенно в другой области.
– Вы так трогательно, по-­отечески к своим студентам относитесь…
– Они иногда доверяют такое, чего и родителям не говорят. Типичная для меня ситуация. Три часа ночи, сплю, вдруг телефонный звонок. Звонит одна моя ученица. Чудесная девочка, очень талант­ливая. «Борис Владимирович, меня забрали в полицию. Помогите». Я говорю: «Посмотрите на часы. Утром с этим разберемся». А сам еду разбираться, помогаю. Кстати, сейчас это очень известная и популярная актриса. Понимаете, и такие ситуации со мной происходят постоянно.
– Как вы считаете, сейчас, в век развития IT-технологий, студентам учиться легче?
– Я не хочу показаться несовременным человеком, но мне не очень нравится, когда мои студенты учат роли по смартфонам и планшетам. Очень многие тексты я знаю наизусть. Идет репетиция, вдруг слышу, что-то не то студент произносит. Спрашиваю: «Что за слова вы там говорите? В тексте таких слов нет». «Ну как же, Борис Владимирович, вот, смотрите». И показывают планшет. Я смотрю, и там действительно на каком-то сайте в классическом произведении совершенно другой текст… Ну как такое может быть? Это недопустимо! В принципе, студенты всегда одинаковые. Я же пытаюсь дать им профессиональные вещи, вдолбить в голову азы профессии.
– Вы, когда сами выходите на сцену, волнуетесь?
– Да, до сих пор волнуюсь. Знаете, Марию Николаевну Ермолову, когда она готовилась к выходу на сцену, два человека за кулисами под руки держали, настолько ее колотило. Но когда она выходила на сцену, то напрочь об этом забывала. В театре есть какой-то особый магнетизм. Извините за пикантную подробность, но на сцене даже дизентерия проходит. Это проверено. Казалось бы, в чем дело, как это связано? Очевидно, там свой психологический механизм. Это здесь и сейчас у тебя стресс, но ведь на сцене ты начинаешь переживать другую жизнь, и все ненужное уходит.
– Я знаю, что вам случилось работать в Китае. Расскажите об этом опыте. Похож ли китайский кинематограф на наш? Удалось ли вам выучить китай­ский язык за время работы там?
– На самом деле я очень благодарен своей театральной судьбе за этот уникальный опыт. Получилось так, что у меня было одновременно приглашение на работу в Китай и в Америку. Я выбрал Китай. Язык специально не учил, но через три месяца стал хорошо понимать его на бытовом уровне. Получилось это так. Поначалу я все записывал. От предметов обихода до счета. Потом мы как-то сидели с коллегами в одном китайском кафе, обедали, и вдруг я отчетливо услышал русскую речь. Оглядываюсь – никаких русских вокруг нет, одни китайцы. И тут до меня доходит – я понимаю, что они говорят, мои соседи! То есть накопление какое-то произошло, количество перешло в качество. После этого мне стало очень легко работать, потому что на этом бытовом уровне я уже мог свободно объясниться. Кинематограф в Китае делится на два лагеря. Первый – это Пекин, вгиковская школа, – все те, кто учился у нас во ВГИКе. Второй – Шанхай, и соответственно шанхайская школа, это те, кто учился в Америке. Сам китайский кинематограф по своей манере актерской игры, на мой взгляд, очень странный. Они все делают с плюсом, с неким преувеличением. Например, сюжет фильма должен быть такой: семья, мальчик дерется со всеми, курит, пьет, грубит родителям. И есть в этой семье дедушка, который смотрит на этого мальчика и ничего не говорит. После этого дедушку забирают в больницу. В палату к нему приходит его семья и этот внук, который поначалу еще пошумел, покричал, но потом вдруг увидел дедушку, который как бы умирает, по его щекам слезы потекли… И внук вдруг осознает это все, тоже начинает плакать и становится совершенно другим человеком. Вот такой типичный китайский сюжет. Они очень любят переигрывать. Как говорят у нас, «сыграл на день зарплаты». Поэтому, когда я появился – опытный российский актер, который работает в мягкой манере, они поняли, что их артисты-то хуже. Заменили кое-кого. А потом и вовсе спрашивают: «Борис, вы, может, будете что-то нам подсказывать?» Я отвечаю: «Нет. Подсказывать не буду, это не принято. Но если уж совсем плохо будет, то обязательно скажу». Вот так мы с ними и содружествовали. В это же время их американская школа давала уже в те годы очень интересные фильмы. Если они в своих картинах ничего не говорят, а молча что-то делают, то на это необыкновенно интересно смотреть. Возникает такая мощная динамика, насыщенность! Но как только начинают говорить… Это уж тут ничего не сделаешь, у них природа такая.
– Как вы оцениваете уровень современной отечественной режиссуры?
– То, что у нас было хорошее в режиссуре, – мы это, к сожалению, потеряли. Нового пока ничего нет. То, что сейчас делается, – это очень слабый уровень. Актеры, к сожалению, как звездочки-однодневки – раз, взлетели и через секунду их уже нет. Была «Легенда №17» – здорово! А где он сейчас? Никто не знает. И режиссеров нет. А ведь у нас всегда была великолепная режиссерская и актерская школы. Я думаю, что все дело в деньгах. Они теперь многое решают, а не талант. Приглашает меня как-то на встречу один парень, весь в татуировках, кругом цепи: «Не могли бы вы сняться у меня в комедии в роли кока?» Обсудили условия, договорились. Начинаем сниматься. Действие происходит на корабле. Я кок. Там еще двое молодых людей задействованы. Комедия положений. Режиссер смотрит-смотрит на это все и потом мне говорит: «Борис Владимирович, я никак не могу понять, что происходит? Вот вы что-то делаете – это смешно! А они делают, и это совсем не смешно». Я говорю: «Дело ведь все в том, что они это делают не серьезно. А для того чтобы было смешно, надо играть серьезно». Он говорит: «Да вы что!» Для него это было откровением. Я его потом спрашиваю: «Как ты вообще умудрился фильм-то снимать?» Он мне: «Это мне мама на день рождения подарок сделала – дала денег на картину».

«Советов не даю»
– Борис Владимирович, говорят, вы большой специалист по выращиванию роз. Как же появилось это увлечение?
– Мне всегда очень нравился этот царский цветок. Роза – это совершенно удивительное растение. Получилось это так. Когда я со съемками ездил по всему Советскому Союзу, включая Прибалтику, то отовсюду вез розы. Надо мной даже посмеивались, но постепенно у меня собралась очень интересная коллекция и на дни рождения мне стали дарить книги о цветах, про огород и садоводство. А началось все с очень красивых прибалтийских роз, которые я привез в корзиночках, потом купил белые подмосковные розы – 20 штук, высадил их, и они совершенно великолепно цвели. Мне стало все это интересно – я выхожу из дома, а вокруг меня оазис этих прекрасных цветов. Более того, считается, что есть голландские розы, которые нельзя разводить, потому что их воском обрабатывают. Так я и их вырастил! И они у меня растут в полтора метра высотой, огромными шапками! Плетистые розы есть в моей коллекции… А сейчас мне подарили черную розу, я несколько лет ее искал. Посмотрим, как зацветет. Еще есть темно-коричневые виды. Все это очень трудоемко. Сейчас это все моей жене достается. Она меня даже к ним не пускает.
– Вы же еще футболом серьезно увлекались?
– Да, я долгие годы был капитаном нашей футбольной команды театра и еще занимался Футбольной актерской лигой. Мне это всегда очень нравилось, и когда мы приезжали на гастроли, обязательно с журналистами или с актерами местных театров встречались на футбольной площадке. Я получал от этой игры колоссальное удовлетворение. Так как я высокий по росту, то мне сама собой выпала роль центрального защитника. Но постепенно возраст стал брать свое. Сейчас врачи не разрешают мне играть в футбол.
– Люди обожают давать всякие советы. Наверняка в вашей жизни их было много. Самый полезный совет, который вы получали в жизни?
– Понимаете, какая вещь… Все, что говорят родители, молодые люди обычно воспринимают в штыки, считая, что в их-то жизни все будет по-другому и они лучше всех знают, как им следует поступить. К сожалению, именно так устроена человеческая жизнь и так строится человеческий характер. В итоге большинство из нас проходят путь ошибок трудных, на ошибках других мы учиться не умеем. Когда-то у меня была книга «Мир мудрых мыслей», я оттуда много чего для себя почерпнул, в том числе следующее: когда человек советует, он несчастен, он сам не знает, что ему делать. Как вообще можно что-либо кому-то советовать? Один Господь Бог знает. Он знает, а мы нет. Зачастую люди дают друг другу советы, которые даже кажутся вполне себе логичными и правильными, но на поверку оказывается, что эти советы были даже вредны. Иными словами, не знаешь – не советуй. Лично я стараюсь жить, как мой герой Евгений Арбенин из драмы «Маскарад» Михаила Лермонтова, который говорил: «Советов не даю!» (улыбается).
– А для чего тогда человеку нужны все эти ошибки, работа над собой… Вы для себя определили, в чем заключается смысл жизни?
– Очень много лет назад, сразу после посещения Китая, я заинтересовался буддизмом и хотел встретиться с Далой-ламой. Но, к сожалению, сразу не получилось. Только спустя время, когда Далай-лама приехал в Калмыкию, мне наконец-то удалось с ним поговорить. Я задал ему этот вопрос: «В чем смысл жизни?». Он мне ответил: «Чтобы жить». Я вначале подумал, что как-то уж это очень просто. Но потом, по прошествии времени, я снова и снова возвращался к этому вопросу: а ведь правда, в чем смысл? Считаю, что если ты родился, то живи, учись, набирайся опыта, ведь вполне вероятно, что все эти знания пригодятся тебе в другом мире.
– Так случилось, что интервью мы берем у вас 15 марта, в день работников ЖКХ России. Что бы вы хотели пожелать людям, которые трудятся в этой сфере?
– Я хотел бы им пожелать прежде всего мирного неба над головой, а еще как можно скорее побороть коронавирус. А самое главное – счастья. Чтобы люди были здоровы, чтобы были добрее друг к другу. Ведь недаром Господь говорит: «Да любите друг друга!». Вот, наверное, эти простые общечеловеческие ценности я и хотел бы пожелать работникам сферы ЖКХ, а еще поблагодарить вас за то, что пришли ко мне в свой профессиональный праздник, побеседовали, взяли это интервью. У меня это впервые (улыбается). 

Ольга Гришина