Борис Клюев: “Желаю всем нам счастья и скорее побороть коронавирус”
Настоящий мастер способен превратить в произведение искусства все, к чему прикасается. Встреча с советским и российским актером театра и кино, театральным педагогом, профессором, народным артистом России, ведущим актером Государственного академического Малого театра Борисом Клюевым лишний раз подтвердила эту истину. Это было не интервью, а маленький спектакль, в ходе которого было и грустно, и смешно – и страшно интересно, что же будет дальше. В магии пауз и интонаций, в филигранности мимики и жестов проступала великая отечественная актерская школа, истинных адептов которой, к сожалению, осталось совсем немного.
«Я застал время,
когда еще не было холодильников»
– Борис Владимирович, вы родились в Москве. Как тогда жилось в столице нашей Родины?
– Я родился и вырос в огромном доме еще дореволюцион-
ной постройки, неподалеку от Патриарших прудов. Естественно, что в нем тогда были только коммуналки, в которых проживало очень много народу. Я застал то время, когда в квартирах совсем еще не было холодильников. Продукты хранили в ледниках – особых подвальных помещениях со стенами в полтора-два метра толщиной. Даже в самую дикую жару там всегда было прохладно. Во дворах было много деревянных сараев, в которых люди хранили дрова. Централизованного отопления почти нигде не было, и все топили печки. Все тогда друг друга знали, поэтому все свадьбы и драки проходили обычно очень дружно. С одной стороны, все это было довольно симпатично, но с другой – плохо, потому что было очень тесно. Я жил с мамой в комнате девять квадратных метров. И нас в этой коммуналке было шесть семей…
– Как же вы все там помещались?
– Как-то помещались. Конечно, были и ссоры, и раздоры, и пьянки, и драки. Все было. Это сейчас люди как-то могут заработать и купить себе квартиру, а тогда ее можно было только получить от государства. Я помню, что очень долго проработал в театре, прежде чем мне на какой-то юбилей театра выделили комнату. Затем дали уже отдельную квартиру. Поэтому разница с прошлым, конечно, огромная. Москва была иной. Если по дороге проезжала какая-нибудь автомашина, то все долго смотрели ей вслед: «Что это такое было?». Если по Садовому кольцу раз в час проедет какой-нибудь «Москвич», то и слава богу! Люди переходили дорогу и особенно не оглядывались. Постоянно курсировали только трамваи и троллейбусы. В городе было очень много зелени. Озеленению улиц уделялось очень большое внимание. Липы были посажены везде, поэтому каждой весной был полный восторг – цветение лип! Бульвары, Садовое кольцо – все утопало в зелени. Еще были особые бригады, которые по весне высаживали на клумбы цветы анютины глазки, которые потом разрастались до огромных размеров. За порядком в домах следили управдомы. Была реформа Хрущева, когда сократили армию, и молодые крепкие ребята с военной закалкой пошли работать управдомами. Порядок тогда был везде и во всем.
– А кем были ваши дедушки и бабушки?
– Мы жили в квартире в Южинском переулке (ныне Большой Палашевский переулок. – Прим. авт.), которую мой дед получил в собственность еще до революции. Он был околоточный надзиратель. По тем временам это значило больше, чем участковый сегодня. У деда было пять комнат, причем пятая была специально для прислуги. В семье – двое детей: мой отец и его старшая сестра. Все это было до 1917 года. Пока не настала Октябрьская революция. Моя бабушка узнала о революции от дворника. Однажды он пришел с красным бантом на груди и привел с собой двух посторонних людей. Говорит им: ты будешь жить в этой комнате, а ты в другой. Бабушка, естественно, спрашивает: «Как так? Это же моя квартира!». А он ей в ответ: «Все, Семеновна, революция! Нет больше частной собственности. Теперь будем вас уплотнять». Оставил новых жильцов, а на выходе еще и самовар с собой забрал. На этом все и закончилось. Но бабушка до конца своих дней считала себя полноправной хозяйкой квартиры и время от времени отчитывала новых постояльцев. Тем более что один из них оказался игроком, играл на бегах, и когда выигрывал, то все гуляли и праздновали, а когда проигрывал – все сносилось, продавалось и выносилось. Дети его, естественно, выросли бандитами.
А со стороны мамы все было довольно просто. Бабушка была из Рязанской губернии, из села Константиново – того самого, где родился Сергей Есенин. Она всегда очень интересно рассказывала, как весной разливалась Ока, про заливные луга. А дед по маминой линии был белорусом, путевым обходчиком. Его посадили в 1937 году – за то, что он имел родственников за границей. Он отсидел этот срок, освободился, но прожил после этого недолго. Бабушка одна вырастила семерых детей, в числе которых была и моя мама.
«Думал поступать в мореходку»
– Как получилось, что вы решили стать актером?
– Актером был мой отец – Владимир Федорович. Он окончил Вахтанговскую школу, и вместе со своим курсом по комсомольской путевке (документ, по которому в СССР районный комитет ВЛКСМ направлял комсомольца на временную или постоянную работу на удаленные стройки или на службу в Вооруженные cилы СССР. – Прим. авт.) поехали в Комсомольск-на-Амуре. Там они увидели, что романтики никакой нет, кругом одни зэки. В театрах и на танцах была поножовщина. Какое-то время они пробыли в строящемся городе, а потом устроились на работу в гарнизонный театр и стали ездить по окрестным городкам и поселкам. После трех лет такой службы они наконец-то вернулись в Москву. Но тут грянула война. Отец в 1941 году ушел в ополчение, воевал до 1943 года, позже ездил по войсковым частям с прифронтовой труппой, выступал перед солдатами, поднимал боевой дух. Сохранились старые фотографии, где он в разных ролях… Отец умер в 1948 году от сердечного приступа, в возрасте 36 лет. Мне тогда было всего четыре года.
Видимо, актерство во мне от него. Но оно долгое время дремало. Я поначалу вообще хотел стать моряком, потому что кто-то сказал, что морская форма мне к лицу. Этого было достаточно. Я думал после школы ехать в Ленинград и поступать в мореходку. Но потом к нам в школу пришла Клавдия Михайловна Половикова, народная артистка РСФСР. Она была мамой знаменитой советской актрисы театра и кино Вали Серовой, а ее дочка – Маша Серова – как раз училась в нашей школе. И Клавдия Михайловна решила поставить у нас спектакль «Чертова мельница» одного чешского автора. В этой постановке мне досталась роль черта первого разряда – Люциуса. Успех был колоссальный! Меня стали пропускать без очереди в школьный буфет. Очевидно, что после этого во мне папины гены проснулись, и я пошел заниматься в драматический кружок Дома журналистов. Как потом выяснилось, руководитель этого кружка когда-то работала вместе с моим папой. Все в этом мире, наверное, неслучайно. 18-летним юношей я пошел поступать в Театральное училище имени Щепкина и поступил с первого раза. Проучился ровно год, и меня призвали служить в армию, так как мальчиков тогда было очень мало военного года рождения.
– Где вы служили в армии?
– А вот это тоже парадокс очень интересный. Нас забрали, три дня везли до Смоленска и привезли на съемки фильма «Война и мир» Сергея Бондарчука. А я еще студентом пробовался тогда на эту картину. Это было очень забавно. Нас, 15 тысяч молодых ребят, одели в кальсоны, и мы сначала изображали русскую армию, а затем французскую. После этого новобранцев распределили кого куда. Многие попали в Германию, кого-то направили в Польшу. А нас привезли в Гороховецкие лагеря (Главный артиллерийский полигон Советской армии, расположенный недалеко от поселка Мулино в Нижегородской области. – Прим. авт.). Там я окончил сержантскую школу и стал сержантом-артиллеристом. А заканчивал службу я в отдельном показательном оркестре Министерства обороны Союза ССР. Там была должность «ведущий, чтец». Ее занимал выпускник нашего театрального училища. Пришло время ему демобилизоваться, и на его место назначили меня. Вот так, с показательным оркестром я прошел четыре парада по Красной площади, а после этого опять вернулся в Щепкинское училище.
«Мама мной очень гордилась»
– Какие преподаватели оставили неизгладимый след в вашей жизни?
– Мне очень повезло. У меня были очень хорошие педагоги по актерскому мастерству: Вениамин Иванович Цыганков и Леонид Андреевич Волков. Изощреннее педагога, чем Леонид Волков, я в своей жизни не знал. Мы, ученики, часто его вспоминаем. На столетие училища мы все собрались здесь в театре, и я тогда сказал Инне Чуриковой: «Инна, а помнишь, как Волков говорил? «Артист на сцене должен быть в состоянии атаки!». А она мне: «Как же это точно сказано!». Благодаря усилиям Леонида Андреевича из очень многих хороших студентов получились потом прекрасные актеры.
– Он был строгим педагогом?
– Очень, очень строгим. Он был маленьким и худым, с легким тремором одной руки и горящими голубыми глазами. Представьте себе: лысина и горящие голубые глаза! Когда он смотрел, было такое ощущение, что он прожигал тебя насквозь. И мы всегда четко понимали, когда Леониду Андреевичу что-то нравилось, а когда нет. Помню, мы разбирали с ним отрывок, там было «свидание», и один парень в какой-то момент должен был выбежать со сцены. И вот актер бежит за кулисы, а Волков ему вслед: «Коня там не опрокиньте!». Вот вроде ничего человек, по сути, не сказал, но словом припечатал. При этом он ставил такие интересные спектакли, в которых просто необыкновенным образом раскрывались таланты студентов. Удивительный был педагог!
– Как получилось, что вы пришли служить в Малый театр? Было какое-то специальное распределение или показательные спектакли?
– Меня брали сразу в три театра, но в Малом в то время режиссером был Леонид Викторович Варпаховский (театральный режиссер, сценарист, кинорежиссер, киновед, художник-любитель. Народный артист РСФСР. – Прим. авт.). Человек сложной судьбы. В общей сложности он отсидел порядка 18 лет в тюрьме по политическим делам. После освобождения ему не позволяли работать в Москве, и он обосновался в Киеве. Там он поставил потрясающий спектакль «Мораль пани Дульской». После этого было послабление, и ему разрешили приехать в Москву, где он поставил более 20 спектаклей. Работая у нас в театре, он начал собирать все «Маски» (российская театральная премия. – Прим. авт.). Спектакли, которые он ставил, – «Маскарад», «Рождество в доме сеньора Купьелло», «Дипломат», «Палата», «Оптимистическая трагедия» и многие другие – все были шедевры! И вдруг однажды он пришел к нам в училище на дипломный спектакль, это было очень неожиданно. Все, конечно, подсобрались и выдали то, что умеют, по максимуму. Всем хотелось попасть в Малый театр. Потом он пришел к нам во второй раз. А потом я узнал, что он позвонил Леониду Волкову: «Что вы можете сказать о Клюеве?». Волков сказал только одну фразу: «Артист». И меня взяли работать в Малый театр. И уже на следующий год он дал мне роль в своем спектакле. Такое бывало крайне редко – вчерашние студенты обычно первые три года всегда ходили в массовках. А мне, можно сказать, повезло.
– Как близкие отнеслись к выбору вашей профессии?
– Маме сначала хотелось, чтобы я стал инженером, слесарем обязательно. Но потом, конечно, она очень гордилась, что я стал артистом. Мама всегда приходила на мои спектакли в Малый театр и родственников с собой приводила. Встречая меня возле служебного входа, она непременно говорила: «Да, познакомьтесь, это мой сын!». Гордилась, конечно, очень гордилась!
«Злодеев играть всегда сложнее»
– Вы служите в Малом театре уже 51-й год, и вся история этого театра проходила на ваших глазах. Какие спектакли самые любимые? Кто запомнился из ваших коллег по сцене?
– Я очень благодарен своей театральной молодости за то, что она меня столкнула с такими удивительными людьми, настоящими профессионалами своего дела. Например, с Борисом Андреевичем Бабочкиным – нашим легендарным Чапаевым. Он был не только великолепным артистом, но и выдающимся режиссером. Борис Андреевич поставил здесь спектакль «Дачники», где были заняты все ведущие артисты Малого театра – Элина Быстрицкая, Руфина Нифонтова, Николай Анненков – настоящее театральное созвездие. И вдруг наступил такой момент, когда Бабочкин говорит: «Надо менять состав. Стареют». И сразу пять молодых актеров ввел в этот спектакль. Я должен был играть любовника Быстрицкой. Когда я пришел на репетицию, то был весь мокрый – как, она ведь звезда первой величины, красавица! А в первой же сцене, которую мы репетировали, должен был заваливать ее на стог сена. Ну конечно, я просто не мог этого сделать. Коллеги начали надо мной подтрунивать, кто-то даже предлагал меня заменить: «Дай-ка я!». Но в итоге все прошло хорошо, я справился, и на протяжении очень многих лет мы с Элиной Авраамовной были партнерами. Она очень любила меня и всегда просила, чтоб я был рядом. Последняя ее работа в театре также была со мной – «Любовный круг» Сомерсета Моэма. Успех был невероятный. Зал просто ломился. И с Борисом Андреевичем Бабочкиным повезло играть несколько спектаклей – «Гроза», «Фальшивая монета»… Он был просто талантливейший человек, но в 1975 году он умер.
Вообще это было удивительное время. Еще были живы Игорь Владимирович Ильинский, Михаил Иванович Царев, Елена Николаевна Гоголева, Елена Митрофановна Шатрова, Михаил Иванович Жаров… Все они еще играли на сцене, и у них всегда было чему поучиться. Бывало, стоишь за кулисами и смотришь: «Ах, вот он как это делает, а это вот так, понятно»… Так и набираешься опыта. А после сам не замечаешь, как у тебя вдруг появляется отдельная гримерная, потому что ты уже в театре мэтр (смеется).
– После какой роли вы поняли, что стали знамениты на всю страну?
– После фильма «ТАСС уполномочен заявить…». Роль шпиона по кличке «Трианон». Это было странно, все же антигерой… Но я тогда вообще никуда не мог спокойно ходить. Зрительский успех был необыкновенный. Письма приходили на телевидение, и мне рассказывали, что больше всего писем было адресовано именно мне. А после этого уже была роль Майкрофта Холмса, брата знаменитого сыщика в сериале «Шерлок Холмс и доктор Ватсон».
– А как же ваша знаменитая роль графа Рошфора, доверенного лица кардинала Ришелье в музыкальном телефильме «Д’Артаньян и три мушкетера»?
– Я вообще не рассчитывал, что получится что-то популярное, а оказалось, что многим нравится. Не хочу гадать, почему, я к популярности отношусь философски. Кстати, опять-таки я никак не ожидал, что уже в солидном возрасте мне попадется роль в ситкоме «Воронины». Я думал, это будет небольшая «халтурка», и вдруг просто шквал! Десять лет мы снимали эту картину. Сейчас взяли паузу.
– Какая ваша самая любимая роль в кино?
– Был такой фильм «Гений» (1991) – трагикомедия, я там играл представителя сексуальных меньшинств Архипова, работника культуры. Я считаю, что это моя лучшая роль, поскольку там мне удалось изобразить героя с таким юмором… После этого фильма мне многие уважаемые люди говорили: «Отличная работа!». И мои бывшие студенты тоже говорят, что они просто ухахатываются, когда пересматривают фильм «Гений». Они-то знают, в чем там дело…
– А кого играть сложнее – положительного героя или отрицательного?
– Злодеев, конечно, всегда играть сложнее. Положительный герой прост как правда. Он смотрит прямо, говорит правильные вещи, последние деньги отдаст. Он всем сразу понятен и неинтересен. Со злодеем все по-другому. В нем всегда что-то такое есть, какая-то интрига. Зрителю постоянно нужно держать в голове эту его особенность и что-то про него додумывать, разгадывать.
«Студенты доверяют такое, чего и родителям не говорят»
– Вы много лет преподаете актерское мастерство в Театральном училище имени Щепкина. Сегодняшние студенты сильно отличаются от советских в отношении к учебе? Или в целом ничего не меняется?
– Все как и всегда: кто хочет учиться, тот учится, кто не хочет – не учится. Единственное ключевое отличие – появилось телевидение, это очень большой соблазн для ребят. Их желание – как можно скорее залезть в экран, как можно скорее заработать деньги сильно сбивает их с правильного пути. В наше время такую роль играл кинематограф, но в него просто так было не пройти. Там нужны пробы, согласования, утверждения… Это был очень длительный процесс. А сейчас все быстро. У меня учился один талантливый парень. Я ему разрешил сниматься. Он начал и не смог остановиться. Кончилось тем, что перед экзаменом по технике речи его стали бить конвульсии. Он просто очень устал, переутомился. Что делать? Взять и по башке ему надавать? Нельзя! На словах я ему, конечно, все высказал. Другой парень поехал на машине в Санкт-Петербург, якобы зубы полечить, мол, там дешевле. Взял с собой двух студенток-сокурсниц. Ехали ночью, попали в страшную аварию. В результате он весь переломанный, девчонки молодые и красивые – тоже. Хорошо, что живы остались, но вот профессию-то потеряли. Я был готов его убить за такое легкомыслие! Тебе выпал шанс, ты приехал из далекой сибирской деревни, тебя взяли в театральный вуз – так учись, совершенствуйся, работай над собой! Нет, захотелось праздника. Теперь человеку приходится искать себя совершенно в другой области.
– Вы так трогательно, по-отечески к своим студентам относитесь…
– Они иногда доверяют такое, чего и родителям не говорят. Типичная для меня ситуация. Три часа ночи, сплю, вдруг телефонный звонок. Звонит одна моя ученица. Чудесная девочка, очень талантливая. «Борис Владимирович, меня забрали в полицию. Помогите». Я говорю: «Посмотрите на часы. Утром с этим разберемся». А сам еду разбираться, помогаю. Кстати, сейчас это очень известная и популярная актриса. Понимаете, и такие ситуации со мной происходят постоянно.
– Как вы считаете, сейчас, в век развития IT-технологий, студентам учиться легче?
– Я не хочу показаться несовременным человеком, но мне не очень нравится, когда мои студенты учат роли по смартфонам и планшетам. Очень многие тексты я знаю наизусть. Идет репетиция, вдруг слышу, что-то не то студент произносит. Спрашиваю: «Что за слова вы там говорите? В тексте таких слов нет». «Ну как же, Борис Владимирович, вот, смотрите». И показывают планшет. Я смотрю, и там действительно на каком-то сайте в классическом произведении совершенно другой текст… Ну как такое может быть? Это недопустимо! В принципе, студенты всегда одинаковые. Я же пытаюсь дать им профессиональные вещи, вдолбить в голову азы профессии.
– Вы, когда сами выходите на сцену, волнуетесь?
– Да, до сих пор волнуюсь. Знаете, Марию Николаевну Ермолову, когда она готовилась к выходу на сцену, два человека за кулисами под руки держали, настолько ее колотило. Но когда она выходила на сцену, то напрочь об этом забывала. В театре есть какой-то особый магнетизм. Извините за пикантную подробность, но на сцене даже дизентерия проходит. Это проверено. Казалось бы, в чем дело, как это связано? Очевидно, там свой психологический механизм. Это здесь и сейчас у тебя стресс, но ведь на сцене ты начинаешь переживать другую жизнь, и все ненужное уходит.
– Я знаю, что вам случилось работать в Китае. Расскажите об этом опыте. Похож ли китайский кинематограф на наш? Удалось ли вам выучить китайский язык за время работы там?
– На самом деле я очень благодарен своей театральной судьбе за этот уникальный опыт. Получилось так, что у меня было одновременно приглашение на работу в Китай и в Америку. Я выбрал Китай. Язык специально не учил, но через три месяца стал хорошо понимать его на бытовом уровне. Получилось это так. Поначалу я все записывал. От предметов обихода до счета. Потом мы как-то сидели с коллегами в одном китайском кафе, обедали, и вдруг я отчетливо услышал русскую речь. Оглядываюсь – никаких русских вокруг нет, одни китайцы. И тут до меня доходит – я понимаю, что они говорят, мои соседи! То есть накопление какое-то произошло, количество перешло в качество. После этого мне стало очень легко работать, потому что на этом бытовом уровне я уже мог свободно объясниться. Кинематограф в Китае делится на два лагеря. Первый – это Пекин, вгиковская школа, – все те, кто учился у нас во ВГИКе. Второй – Шанхай, и соответственно шанхайская школа, это те, кто учился в Америке. Сам китайский кинематограф по своей манере актерской игры, на мой взгляд, очень странный. Они все делают с плюсом, с неким преувеличением. Например, сюжет фильма должен быть такой: семья, мальчик дерется со всеми, курит, пьет, грубит родителям. И есть в этой семье дедушка, который смотрит на этого мальчика и ничего не говорит. После этого дедушку забирают в больницу. В палату к нему приходит его семья и этот внук, который поначалу еще пошумел, покричал, но потом вдруг увидел дедушку, который как бы умирает, по его щекам слезы потекли… И внук вдруг осознает это все, тоже начинает плакать и становится совершенно другим человеком. Вот такой типичный китайский сюжет. Они очень любят переигрывать. Как говорят у нас, «сыграл на день зарплаты». Поэтому, когда я появился – опытный российский актер, который работает в мягкой манере, они поняли, что их артисты-то хуже. Заменили кое-кого. А потом и вовсе спрашивают: «Борис, вы, может, будете что-то нам подсказывать?» Я отвечаю: «Нет. Подсказывать не буду, это не принято. Но если уж совсем плохо будет, то обязательно скажу». Вот так мы с ними и содружествовали. В это же время их американская школа давала уже в те годы очень интересные фильмы. Если они в своих картинах ничего не говорят, а молча что-то делают, то на это необыкновенно интересно смотреть. Возникает такая мощная динамика, насыщенность! Но как только начинают говорить… Это уж тут ничего не сделаешь, у них природа такая.
– Как вы оцениваете уровень современной отечественной режиссуры?
– То, что у нас было хорошее в режиссуре, – мы это, к сожалению, потеряли. Нового пока ничего нет. То, что сейчас делается, – это очень слабый уровень. Актеры, к сожалению, как звездочки-однодневки – раз, взлетели и через секунду их уже нет. Была «Легенда №17» – здорово! А где он сейчас? Никто не знает. И режиссеров нет. А ведь у нас всегда была великолепная режиссерская и актерская школы. Я думаю, что все дело в деньгах. Они теперь многое решают, а не талант. Приглашает меня как-то на встречу один парень, весь в татуировках, кругом цепи: «Не могли бы вы сняться у меня в комедии в роли кока?» Обсудили условия, договорились. Начинаем сниматься. Действие происходит на корабле. Я кок. Там еще двое молодых людей задействованы. Комедия положений. Режиссер смотрит-смотрит на это все и потом мне говорит: «Борис Владимирович, я никак не могу понять, что происходит? Вот вы что-то делаете – это смешно! А они делают, и это совсем не смешно». Я говорю: «Дело ведь все в том, что они это делают не серьезно. А для того чтобы было смешно, надо играть серьезно». Он говорит: «Да вы что!» Для него это было откровением. Я его потом спрашиваю: «Как ты вообще умудрился фильм-то снимать?» Он мне: «Это мне мама на день рождения подарок сделала – дала денег на картину».
«Советов не даю»
– Борис Владимирович, говорят, вы большой специалист по выращиванию роз. Как же появилось это увлечение?
– Мне всегда очень нравился этот царский цветок. Роза – это совершенно удивительное растение. Получилось это так. Когда я со съемками ездил по всему Советскому Союзу, включая Прибалтику, то отовсюду вез розы. Надо мной даже посмеивались, но постепенно у меня собралась очень интересная коллекция и на дни рождения мне стали дарить книги о цветах, про огород и садоводство. А началось все с очень красивых прибалтийских роз, которые я привез в корзиночках, потом купил белые подмосковные розы – 20 штук, высадил их, и они совершенно великолепно цвели. Мне стало все это интересно – я выхожу из дома, а вокруг меня оазис этих прекрасных цветов. Более того, считается, что есть голландские розы, которые нельзя разводить, потому что их воском обрабатывают. Так я и их вырастил! И они у меня растут в полтора метра высотой, огромными шапками! Плетистые розы есть в моей коллекции… А сейчас мне подарили черную розу, я несколько лет ее искал. Посмотрим, как зацветет. Еще есть темно-коричневые виды. Все это очень трудоемко. Сейчас это все моей жене достается. Она меня даже к ним не пускает.
– Вы же еще футболом серьезно увлекались?
– Да, я долгие годы был капитаном нашей футбольной команды театра и еще занимался Футбольной актерской лигой. Мне это всегда очень нравилось, и когда мы приезжали на гастроли, обязательно с журналистами или с актерами местных театров встречались на футбольной площадке. Я получал от этой игры колоссальное удовлетворение. Так как я высокий по росту, то мне сама собой выпала роль центрального защитника. Но постепенно возраст стал брать свое. Сейчас врачи не разрешают мне играть в футбол.
– Люди обожают давать всякие советы. Наверняка в вашей жизни их было много. Самый полезный совет, который вы получали в жизни?
– Понимаете, какая вещь… Все, что говорят родители, молодые люди обычно воспринимают в штыки, считая, что в их-то жизни все будет по-другому и они лучше всех знают, как им следует поступить. К сожалению, именно так устроена человеческая жизнь и так строится человеческий характер. В итоге большинство из нас проходят путь ошибок трудных, на ошибках других мы учиться не умеем. Когда-то у меня была книга «Мир мудрых мыслей», я оттуда много чего для себя почерпнул, в том числе следующее: когда человек советует, он несчастен, он сам не знает, что ему делать. Как вообще можно что-либо кому-то советовать? Один Господь Бог знает. Он знает, а мы нет. Зачастую люди дают друг другу советы, которые даже кажутся вполне себе логичными и правильными, но на поверку оказывается, что эти советы были даже вредны. Иными словами, не знаешь – не советуй. Лично я стараюсь жить, как мой герой Евгений Арбенин из драмы «Маскарад» Михаила Лермонтова, который говорил: «Советов не даю!» (улыбается).
– А для чего тогда человеку нужны все эти ошибки, работа над собой… Вы для себя определили, в чем заключается смысл жизни?
– Очень много лет назад, сразу после посещения Китая, я заинтересовался буддизмом и хотел встретиться с Далой-ламой. Но, к сожалению, сразу не получилось. Только спустя время, когда Далай-лама приехал в Калмыкию, мне наконец-то удалось с ним поговорить. Я задал ему этот вопрос: «В чем смысл жизни?». Он мне ответил: «Чтобы жить». Я вначале подумал, что как-то уж это очень просто. Но потом, по прошествии времени, я снова и снова возвращался к этому вопросу: а ведь правда, в чем смысл? Считаю, что если ты родился, то живи, учись, набирайся опыта, ведь вполне вероятно, что все эти знания пригодятся тебе в другом мире.
– Так случилось, что интервью мы берем у вас 15 марта, в день работников ЖКХ России. Что бы вы хотели пожелать людям, которые трудятся в этой сфере?
– Я хотел бы им пожелать прежде всего мирного неба над головой, а еще как можно скорее побороть коронавирус. А самое главное – счастья. Чтобы люди были здоровы, чтобы были добрее друг к другу. Ведь недаром Господь говорит: «Да любите друг друга!». Вот, наверное, эти простые общечеловеческие ценности я и хотел бы пожелать работникам сферы ЖКХ, а еще поблагодарить вас за то, что пришли ко мне в свой профессиональный праздник, побеседовали, взяли это интервью. У меня это впервые (улыбается).
Ольга Гришина
