Юрий Васильев: стал актером, потому что жил в доме между ТЮЗом и оперным театром…

– Юрий Борисович, вы родились в Новосибирске – городе с богатыми научными традициями. Но стали актером. В детстве не мечтали стать ученым?
– Действительно, для большинства россиян Новосибирск с его Академгородком – это научный центр Сибири. Но поверьте, этот город очень гармоничный – там мирно уживаются ученые, художники, писатели, актеры. Третий город страны по численности населения, между прочим. Я родился в очень интеллигентной семье: мама закончила театральную студию во время войны, а отец – художник, фронтовик, был картографом Рокоссовского во время войны. И с раннего детства я находился в среде творческих людей. Уже в начальной школе стал заниматься в театральном кружке. Потом в студии при ТЮЗе. Жили мы в знаменитом Стоквартирном доме, проект которого получил Гран-при на архитектурной выставке в Париже. Стоит он до сих пор в самом центре Новосибирска. Так что все детство и жил рядом с актерами, музыкантами, режиссерами.
– Детство ваше пришлось на советский период…
– И жалеть об этом не приходится. В обязательной программе был спорт – климат-то сибирский, так что мы играли в хоккей, даже занимались фигурным катанием. Тогда было престижно заниматься спортом. В школьные годы мне удалось получить несколько разрядов по различным видам спорта! Мне это помогает и сегодня, держит меня в форме. У нас есть спектакль, где я нахожусь почти два часа на сцене, не уходя за кулисы, и выполняю некоторые упражнения с физической нагрузкой. Когда меня спрашивают: как это возможно, отвечаю – сибирская закалка! Были и другие интересы. Я играл на скрипке в школе при консерватории, пел в хоре мальчиков, вел общественную работу в школе. Со скрипками тогда было туго, и первый год я учил ноты и учился правильно держать смычок. Позже папа привез мне из Москвы маленькую скрипочку. В Новосибирске были две конкурирующие музыкальные школы – десятая и двенадцатая. Я попал в двенадцатую. И вот проходит праздничный концерт, посвященный 50-летию нашей школы. Меня – первоклассника, и представителя самого первого выпуска взяли для участия в этом концерте, и я сразу попал в хронику. Запевал с хором песню «Пусть всегда будет солнце». Кроме песни, мне еще доверили сольный номер. Директор школы объявил мой выход лично: «Сегодня в этом зале впервые прозвучит скрипка». Я вышел в бабочке, с подушечкой для скрипки, и сыграл «Во саду ли, в огороде» в сопровождении фортепиано. Успех был колоссальный. Меня не отпускали со сцены.
Приходилось иногда переезжать в другие районы города. Папа работал в разных журналах. Жили мы какое-то время в доме с солистами оперного театра. В этом доме тоже царила творческая атмосфера. В те времена дворовое братство было настоящим. Ребята, жившие в твоем дворе, были не просто соседями, а членами общины. Все делали вместе. Строили хоккейные коробки, сами заливали лед, чистили снег. Проводили чемпионаты по футболу и хоккею, устраивали представления и пародии на новые фильмы. Мы были и мушкетерами, и индейцами. Костюмы сами шили из любых подручных материалов.
– Не все же мальчишки мечтали о сцене?
– С профессией мне все было ясно уже тогда. Проживая между ТЮЗом и оперным театром, казалось, и мечтать не о чем больше. Мой друг Марик Каплун, папа которого был заместителем директора оперного театра, помогал мне с посещением спектаклей. Мы пересмотрели всех гастролеров тех лет. А приезжали к нам тогда знаменитости театра и кино.
Но первое потрясение от посещения театра я получил благодаря своему брату, который старше меня на семь лет. Их класс повели в театр на «Волшебную лампу Алладина». Мне было года четыре, но родители посчитали – пора. И когда на сцене театра из бутылки появился Джинн, я залез под кресло. Все оставшееся представление просидел там. Возможно, это потрясение и легло в основу моего увлечения театром. С восьмого класса я поступил в студию при новосибирском ТЮЗе. Через два года мой педагог Ия Павловна Осипова сказала: «поступай в Москву». Мы подготовили программу, за два дня до отлета в столицу я решил программу поменять, руководитель со мной не согласилась… В общем, полетел. Мама отправилась со мной в Москву. Кормить. Ел я, по ее мнению, очень плохо. Поступать я решил только в Щукинское училище. На дворе был 1982 год, в Москве стоял страшный смог от горящего торфа. Я пришел к училищу в белом костюме. Выглядел, думаю, нарядно, но провинциально. Конкурс в том году был 287 человек на место. Толпа стояла на входе огромная. Я прошел первый тур, меня перевели на третий. Видимо, от волнения у меня поднялась температура под сорок. В третьем туре мне пришлось читать какое-то серьезное произведение, но я его не помню. Зато хорошо запомнил, что попал я в аудиторию уже в половине первого ночи, отстояв весь день в толпе поступающих. И помню веера у преподавательниц – народных артисток, которые проводили прослушивание. Они учились еще у самого Вахтангова. Они уже засыпали от такого количества басен и отрывков. Это впечатление осталось со мной на всю жизнь. В результате я все же поступил на курс выдающегося педагога Юрия Васильевича Катина-Ярцева. Дальше были четыре года счастья.
– Как отреагировали родители?
– Мама позвонила папе в Новосибирск сообщить радостную для нее и меня новость, а он… бросил трубку. Позже мы поговорили с ним. Он признался, что желал мне провала в театральном. Папа хотел, чтобы я вернулся в Новосибирск и стал архитектором. Я неплохо рисовал в те годы.
– Не скучали по Новосибирску?
Мое становление шло в те годы, когда в Новосибирске формировался Академгородок. Я застал еще академика Лаврентьева, который его организовал. Сейчас поверить в это невозможно. Там люди не запирали двери, на улице бегали белки по деревьям, детей чуть ли не сразу после рождения выставляли на мороз в колясках – для закаливания, и никто их не караулил. Каждую неделю взрослые собирались на какие-то вечеринки. Нам, шалунам, оставляли четырехкомнатную квартиру, и мы там устраивали пионерский лагерь выходного дня. Играли в футбол, спали в спальных мешках. Романтика.
Большим ученым разрешалось слушать Окуджаву, другие записи, смотреть новые американские фильмы, знать, что такое джаз. В Москве такой атмосферы я уже не помню.
– Как развивалась московская жизнь?
– По окончании училища меня приглашали в шесть московских театров. Выбор был тяжелый. Мечтал я попасть в театр Вахтангова. Но там шла смена поколений и мне честно сказали: в основной состав пройдешь не сразу. Посоветовали сюда, в «Сатиру», с формулировкой «там наших много». Валентин Николаевич Плучек (главный режиссер Театра сатиры в 1954–2002 гг. – Ред.) меня почему-то сразу полюбил и ввел меня в репертуар. Иногда получалось по 34 спектакля в месяц. В первый год я получил шесть главных ролей! Утром мы давали два детских спектакля – я был котом на крыше у Карлсона. Потом было много всего. И кино, и телевидение. В этом году будет 40 лет моего пребывания в Театре сатиры…

Полный текст можно прочитать в № 12 журнала «Вокруг ЖэКа» за 2016 год