Елизавета Дейкина: «Пахло болью, бедой, смятением утро дня моего рождения…»

Все это было, было, было,
Свершился дней круговорот.
Александр Блок

От редакции. Автор этих воспоминаний – ­кандидат технических наук, специалист в области теории передачи информации, поэт, член Союза российских писателей Елизавета Владимировна Дейкина. Она родилась 24 июня 1941 года – спустя два дня после начала Великой Отечественной войны. Дочь военного инженера, сотрудника Главного артиллерийского управления, Елизавета Дейкина выросла в военном городке под Москвой в окружении тех, кто разрабатывал прославленное советское стрелковое оружие. Достаточно сказать, что сам Михаил Тимофеевич Калашников был в их доме частым гостем.
Ее воспоминания о послевоенном детстве, о семье состоят из множества отдельных фрагментов, подчас из бытовых, на первый взгляд незначительных деталей. Поразительным образом они складываются в цельное полотно – повествование о людях, которым все последующие поколения обязаны жизнью. Их героизм был будничным. Их силу духа сегодня трудно вообразить. По случаю 80-летия Великой Победы мы публикуем фрагменты воспоминаний Елизаветы Дейкиной.

Навстречу памяти
Лет десять назад собрались наконец мы с подругой детства, дочерью прославленного конструктора оружия Михаила Калашникова побывать в военном городке с симпатичным названием Ларцевы Поляны (от названия деревни, упоминаемой аж с конца XVI века и просуществовавшей до 1932 года). В 1927 году по соседству с деревней начал действовать Ружейный полигон. Многие известные оружейники в своих воспоминаниях пишут о работавших там талантливых конструкторах и военных, которые своими достижениями прославили это место. За вклад в Победу полигон даже был награжден орденом Красной Звезды. Так что детство наше прошло, как мы все говорили, на Полигоне (да-да, с прописной буквы).
О его названии я узнала только после переезда в Москву, когда папу перевели в ГАУ (Главное артиллерийское управление), хотя многозначный номер воинской части, как мне кажется, помнила в детстве всегда и помню сейчас. Но все последующие годы он курировал работу Калашникова в качестве ведущего инженера.
Добрались мы с подругой сравнительно легко, и меня сразу поразило, что Пространство (да-да, с прописной) нас помнит. Все те же двухэтажные трехподъездные толстостенные дома, построенные когда-то пленными немцами, то же шоссе, только теперь булыжник прикрыт асфальтом и с любопытством выглядывает кое-где по краям, а перед каждым домом – те же газоны в окаймлении кустов акации.

* * *
И замелькали в памяти картинки первых детских воспоминаний. Навсегда яркие. И пусть не говорят, что память имеет нечто общее с серебром – со временем тоже тускнеет. Помню свой ужасный ор при встрече с крылатым чудовищем – мухой на одеяле. Вот родители куда-то ушли, а я радостно слушаю звон разбиваемых по очереди подаренных папе изящных чашек, которые с широкого подоконника с силой бросаю на пол. Обернувшись, вижу в проеме двери лицо мамы, а над ним – веселое и восхищенное папино. Много позже я осознала, что меня никогда не ругали, не повышали голос. И я продолжала познавать мир.
Помню, когда родителей не было дома, на глаза мне попались оставленные мамой ножницы – я нашла им достойное применение: вытащив из отверстий в нижнем ящика шкафа (ручек не было) какую-то черную блестящую ткань, стала кромсать ее – уж больно хорош был хрустящий звук. Оказалось, что это был отрез саржи – на подкладку будущему пальто.
Потом родители решили взять меня с собой в клуб, где в тот вечер шел фильм «Цирк» с Любовью Орловой. Наверное, подумали, что так им будет спокойнее. Как помнят люди моего поколения и помладше, в финальной сцене зрители цирка передают друг другу очаровательного темнокожего малыша с шапкой кудрей, напевая ему колыбельную:

Спят медведи и слоны,
Дяди спят и тети.
Все вокруг спать должны,
Но не на работе…

А в заключение звучит песня «Широка страна моя родная». Зрители в клубе, в том числе мои родители, зачарованно смотрит на экран, и тут на весь зал – мой взволнованный крик: «Это я, я!» Смех, улыбки: моя кудрявая шевелюра убедительно показывает, что у меня есть основания так думать… Никто не сердится.
Еще картинка – из додетсадовского периода. Мы с папой идем по длинному коридору, в котором полно солдат. Заметили папу. Короткая команда – и в тот же миг коридор свободен, а вдоль стен идеально ровные ряды. Я поражена и очень папой горжусь.
Детсад – одноэтажное строение красного кирпича в соседнем доме. Воспитатели, занимаясь с нами, тоже никогда не повышали на нас голоса. Помню плотную серую бумагу (видимо, из пакетов для круп), на которой мы рисовали. Наша воспитательница Марья Петровна Жилина при расставании даже всплакнула – очень меня любила.
Еще помню, что папа часто напевал мне песенку «Мой Лизочек так уж мал» (стихотворение Константина Аксакова 1836 года, положенное на музыку Петром Чайковским. – Ред.) Особенно мне нравилось:

Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,
Что из крыльев комаришки
Сделал две себе манишки,
И в крахмал, и в крахмал!
и
Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,
Что, одувши одуванчик,
Он набил себе диванчик,
Тут и спал, тут и спал.

* * *
К детским картинкам я еще вернусь – но сначала о том, как наша семья оказались на Полигоне.
А вот как.
У Сергея Кузьмича и Татьяны Евстигнеевны Дейкиных (мои дедушка и бабушка с папиной стороны) было шестеро детей – пятеро сыновей и дочь. Существует легенда (я слышала ее от папиного брата – дяди Феди) о том, что Дейкины – потомки некоего Дей Деича, участника одной из русско-турецких войн, отличавшегося своей храбростью и физической силой и награжденного Орденом Св. Георгия (или Георгиевский крест? – точно неизвестно, но это разные награды, у них разный статус). Легенда утверждает, что жалованье свое Дей Деич получал золотыми рублями из царской казны. Его потомки получили фамилию от уменьшительного «Дейко» (ласковая форма обращения). Пытаясь уточнить эти сведения, я получила такую информацию из Исследовательского центра истории фамилий (цитирую кратко): «Представители этой фамилии могут гордиться своими предками. Она происходит из центральных областей древнерусского государства, ее появление относится к XVII–XVIII вв. Образована от имени родоначальника. В старину на Руси каждый человек имел два имени: первое он получал при крещении, а второе, мирское или нецерковное, – исконно славянского происхождения. Древнерусское имя Дей означает «деятельный». Первоначально это было прозвище человека, обладающего таким качеством. В обиходе имя Дей часто употреблялось в уменьшительной форме: Дейко, Дейка… В Москве проживает около 70 семей Дейкиных».
Ничего себе семейная легенда – оказывается, она все это время передавалась из поколения в поколение! Жаль, что папа не успел узнать об этом подтверждении.
В обозримом же прошлом у истоков нашей семьи – Сергей Кузьмич Дейкин (мой дедушка), работавший в деревне Шатиловка техником-смотрителем при научно-исследовательской станции по селекции каучуконосов. Татьяна Евстигнеевна (моя бабушка) – простая русская женщина, которая была даже неграмотной. Я ее запомнила тяжелобольной, лежащей на кровати у входа в нашу комнату в коммуналке, когда мы жили на Полигоне. Хорошо помню, как однажды она меня поманила пальцем и, когда я к ней подошла, молча обняла меня и заплакала. Меня это тогда немного напугало, но теперь я нередко об этом вспоминаю: конечно, это было прощание и со мной, и с самой жизнью.
Позже Великая Отечественная прошлась по судьбам всех сыновей из этой семьи:
Александр воевал в 1941–1945 годах, Петр тоже прошел всю войну, после войны работал шофером (возил кого-то из ГПУ), затем в Кировограде получил место завгаражом; Николай тоже воевал, с войны вернулся инвалидом (без ноги), долгое время работал фотографом. Я помню, как он часто приезжал к нам и на Полигон, и в Москву, и каждый раз папа помогал ему чем мог. В детстве я всегда завороженно наблюдала процесс отстегивания и пристегивания протеза. Федор был летчиком, летал на истребителях-бомбардировщиках три года, после тяжелого ранения работал начальником отдела кадров, затем экспедитором на шахтах. С молодости имел богатырское здоровье, но из-за любви к крепким напиткам сильно сдал (его жена тетя Лена всю жизнь работала медсестрой, имея к этому настоящее призвание: доброту, любовь к ближнему и самоотверженность. Может быть, поэтому она всегда казалась мне очень красивой).
На сайте «Память народа» есть данные о награждении дяди Пети, дяди Коли и дяди Феди (не указано, какие именно награды, но у родственников они хранятся).
Владимир – Владимир Сергеевич Дейкин – наш отец (наш – это мой, моей старшей сестры Тани и младшего брата Александра). О нем чуть позже подробно.
Вот так война прошлась по судьбам детей простой крестьянской многодетной семьи, собрала свой горький урожай – тут надо признать, что и во многих других семьях горя и лишений было не меньше, а часто и много больше.

Мой «дядя» Михаил Калашников
А вот как познакомились мои родители. В 1930 году мамина сестра Галя закончила техникум каучуконосов. К этому времени обнаружился острый дефицит каучука, необходимого для промышленности. Предпринимались попытки культивировать растения, содержащие каучук (каучуконосы). Тетя Галя до войны жила в Новодеревеньковском районе Орловской области, в поселке Шатилово, и мама со своим братом (нашим дядей Жорой), будучи студентами (мама химико-технологического, а дядя – строительного института), приезжали к ним на летние каникулы. Совсем рядом была небольшая деревня, где жила семья Дейкиных (в этой деревне Казинка Орловской губернии 16 января 1916 года и родился мой папа).
Мои родители познакомились в Шатиловке – на волейбольной площадке, где молодежь встречалась по вечерам. Потом папа приезжал в Киев, и вскоре мама вышла за него замуж и переехала к нему в Москву. К тому времени папа по комсомольскому набору поступил в Артиллерийскую академию им. Дзержинского: курсант с одним кубиком в петлице, т.е. в звании младшего лейтенанта, а позднее был направлен на работу на Полигон. Жили родители в одной комнатке военного общежития на Мещанской улице.
На Полигоне папа работал с М.Т. Калашниковым и другими талантливыми специалистами над созданием и усовершенствованием разных видов стрелкового оружия. М.Т. Калашников так часто бывал у нас дома, что я воспринимала его не просто как чужого дядю, а как родню: думала, что я его племянница. Когда это открылось, надо мной посмеялись, но явно одобрительно.
В ГАУ в Москву папа был переведен в 1946 году и все последующие годы курировал (от ГАУ, затем от ГРАУ – Главного ракетно-артиллерийского управления) работу специалистов Полигона в качестве ведущего инженера, первое время постоянно находясь в командировках на Полигон. Наша семья перебралась в Москву в 1950 году. Умер папа 27 сентября 1985 года. Умер во сне. Это случилось в деревне под Ковровом, где он после инфаркта работал с задором, с неудержимой радостью, и никто из домашних не мог протестовать – он просто не умел ничего делать без полной отдачи. Моя мама тоже во сне скончалась, в Москве, гораздо позже. Оба похоронены на Митинском кладбище, папа – с большими почестями (почетный караул и пр.). Не могу не сказать, что все хлопоты по перевозке тела из Коврова в Москву взял на себя Дегтяревский завод, благодарна им несказанно.

Билет на футбол 22 июня
Коротко о маминой армянской ветви. Род Тер-Арутюнянц. О нем сохранилось много сведений благодаря оставленным воспоминаниям маминого брата (дяди Жоры). Опираясь на них, а также на мамины рассказы, приведу лишь наиболее важные сведения, чтобы подтвердить мысль о бесконечно малой вероятности пересечения двух таких разных ветвей – Дейкиных и Тер-Арутюнянц. И тем не менее…
Мой прадед, отец бабушки по маминой линии, был юристом. Дедушка «служил (так выражались в те времена) в Киеве по судебному ведомству». В некрологе в одной из газет говорилось, что он был безупречным и справедливым юристом и защищал интересы бедных. Воспитал многочисленных детей, когда жена оставила его и ушла к другому. В семье было одиннадцать детей: Наталья (всю жизнь проработала медсестрой в Петербурге; там же и погибла от голода блокадной зимой 1941–1942 гг.); Анна – ее сын во время Отечественной войны сражался в рядах Советской армии и погиб; Юлия (бесконечно добрая и отзывчивая, владела немецким и французским языками). Ее старший сын был пианистом, учеником известного музыкального педагога Беклемишева. Второй сын погиб в 37-м году. Третий – Игорь – всю жизнь посвятил инженерному делу.
Младший Костя – архитектор, окончил институт в начале лета 1941 года. На воскресенье 22 июня 1941 года у него был куплен билет на стадион – на футбол с участием киевского «Динамо». Естественно, матч не состоялся, а билет этот у него чудом сохранился. После войны администрация стадиона пропускала обладателей этих билетов на самые престижные футбольные праздники. С войны Костя вернулся инвалидом и работал поначалу в Облсельпроекте, а затем до самой пенсии в Киевпроекте.
Елизавета – наша бабушка, много лет служила хирургом, была самоотверженным врачом. Об остальных у меня нет сведений.
О моей бабушке Елизавете Кирилловне привожу цитату из воспоминаний дяди Жоры: «…моя мама. Как описать мне жизнь семьи моих родителей, наши беды и радости, удивительную самоотверженность и поистине подвижнический труд моей бедной мамы, сумевшей в одиночестве, без рано умершего отца, поднять, вырастить и обучить нас, четырех малышей, в таких трудных обстоятельствах двадцатых и тридцатых годов, с их голодом, нуждой. Окончила гимназию с золотой медалью, получила еще «дополнительный диплом» за особые успехи… Потом училась в Петербурге в Меде. При поступлении в институт потребовалась справка о благонадежности абитуриента, а ее не было припасено. Справка сия, по моему разумению, должна была представлять собою поручительство какого-либо значительного должностного лица. Когда во время собеседования высокопоставленный чиновник завел об этом речь, мама ответила так: «Ваше Сиятельство, у меня здесь, в Петербурге, нет ни попечителей, ни друзей. Не смогли бы Вы поручиться за меня?» Его Сиятельство рассмеялся, и мама была принята в институт».
Дедушка и бабушка оба трудились в хирургическом отделении, а в 1920 году, во время эпидемии сыпного тифа – в инфекционном. Больница возникла в свое время в составе Кирилловского мужского монастыря. Кирилловская церковь охраняется законом как памятник истории и архитектуры. Теперь это музей, в котором хранятся иконы работы Врубеля, Васнецова и др. А семья жила в одноэтажном деревянном домике рядом. При нем был небольшой сад. Дров не хватало. Температура 12 градусов считалась вполне приемлемой, и бабушка говорила: «Наш дом с Богом не спорит».
В семье было четверо детей: моя мама (старшая), тетя Галя (в войну овдовела и воспитала двух сыновей; работала бухгалтером), дядя Жора (архитектор), дядя Шура (стал известным врачом-рентгенологом).

Симфония ужаса
Когда я должна была родиться, мама приехала в Киев, чтобы быть под квалифицированным присмотром своей мамы-врача. И вот на третий день войны, под звуки разрывающихся бомб (слышно было, как бомбили вокзал), я и появилась на свет.
Была паника, предстояла эвакуация, и мама с последним эшелоном, в руках небольшой сверток (в нем была двухнедельная я), рядом трехлетняя дочь Таня – с трудом попала на этот поезд (сверток передавали через окно – иначе я бы не уцелела). А папина воинская часть была уже не в Москве – ее эвакуировали за Урал, в Чебаркуль. Пока мама, добравшись с великими трудностями туда, ждала у проходной и кормила меня, мое лицо и ее грудь не были видны под слоем свирепых комаров. Бедная моя мама! Столько ты претерпела!..

Маме
Бьется в дьявольском дерганье твиста
Дирижерская палочка Бога.
Он, наверно, вздремнул немного,
И ее захватил нечистый.
А в оркестре «мессеры» кружатся,
Исполняя симфонию ужаса.

Разом рваная рана пространства
Обнажила у каждого сердце.
Все смешалось: адажио, скерцо.
Все в растерянности, в прострации.
Кто-то вещее соло ударных
Бесконечно глушит литаврами.

Солнце, все повидавшее в мире,
Не желает всходить, но надо.
Третье утро – гром канонады.
Третье утро болит, где Киев.
Пахло болью, бедой, смятением
Утро дня моего рождения.

Стихотворение 1998 года, впервые ­опубликовано под псевдонимом ­
Елизавета Дейк. – Ред.

Окончание в следующем номере