Александр Швейдель: «Инженер – это человек, который мыслит нестандартным образом»
Этот человек отличается от других людей, заработавших крупное состояние, хотя бы тем, что свой бизнес создавал не на приватизации советских предприятий и не на перепродаже товаров. Александр Григорьевич Швейдель поднял свой строительный бизнес с нуля, за 45 лет работы ни разу не изменив своей профессии. Удивительно ясный ум, невероятное чутье на перспективные направления, умение добиваться цели и строить отношения между людьми позволили ему в конце 80-х годов создать уникальное строительное предприятие – одно из самых лучших в стране. А еще он чрезвычайно внимателен к нуждам других и всегда настроен на поддержку тех, кто в этом нуждается, очень часто тратя свои личные средства на помощь людям. Александр Григорьевич – большой знаток и ценитель искусства, известный благотворитель. Он испытывает искреннюю гордость за достижения России и является деятельным участником всего, что помогает ее развитию.
«Во всем должны быть хорошие учителя и наставники»
– Александр Григорьевич, где и как проходило ваше детство?
– Я родился 7 июня 1959 года в Ленинграде. В детстве соседи называли меня Пушкиным из-за моих кудрявых волос и некоторого внешнего сходства с поэтом. Уже с малых лет родные прививали мне любовь к русской литературе и музыкальному искусству – водили в театры, музеи, на экскурсии. Мы часто ходили в Мариинский театр, где часто ставили русские оперы, которые, в отличие от итальянских и французских, были трудноваты для восприятия ребенка. Мы все время сидели где-то крайне высоко, я особо ничего не видел и не понимал, поэтому в детстве не любил ни оперу, ни балет. Воспринимал это как пытку и даже плакал. Когда меня туда вели, я нередко упирался. С большей охотой любил ходить во дворцы, расположенные в Ленинградской области, не отказывался от экскурсий. У меня был фотоаппарат ФЭД, я много фотографировал, потом отдавал проявлять пленку, получались замечательные цветные снимки на слайдах. Еще я рассматривал во дворцах картины. Они там были в то время совершенно черные, не отреставрированные. Я и не подозревал тогда, какая красота там скрывается. А ведь это были самые крупные и значимые коллекции в мире, собранные российскими императорами. Видимо, насмотревшись на искусство с детства, позже я стал коллекционером западноевропейской живописи. Мой интерес к живописи, особенно старых мастеров, с годами только возрастал, мы с женой много лет собираем картины фламандцев и голландцев XVI–XVII веков, являемся завсегдатаями антикварных салонов.
Во всем должны быть хорошие учителя и наставники. За долгие годы постоянного хождения на оперы и концерты классической музыки я хорошо познакомился и с репертуаром, и с исполнителями, и с профессионалами, которые по-настоящему понимают и любят оперное и классическое музыкальное искусство. Они помогли мне понять его. А как известно, человек, награжденный даром понимать искусство, становится нравственно лучше и счастливее. В первую очередь я хотел бы назвать имя Михаила Львовича Мугинштейна, который является автором трехтомного труда «Хроники мировой оперы» за последние 400 лет.
В детстве я очень любил ходить во Всероссийский музей А.С. Пушкина на Мойке, 12, а впоследствии подружился с директором этого музея Сергеем Михайловичем Некрасовым. Это выдающийся пушкинист, лучше него Пушкина не знает никто. Получается, что мое раннее обучение и погружение в искусство воплотились в то, что я стал сопричастен ко многим интересным делам и людям, которые их воплощают, к их творчеству. И самое главное – я безмерно благодарен судьбе за возможность постоянно учиться у выдающихся профессионалов.
– Кем были ваши родственники?
– Мои бабушки и дедушки родом из Беларуси. Они были коммунистами, ходили на все партсобрания. Бабушка по маминой линии была заслуженной учительницей Советского Союза по русскому языку и литературе, имела благодарность от Ворошилова. Один дедушка в свое время был начальником минской милиции, другой работал в НКВД. Они очень любили Отечество, были преданы своему делу и готовы на подвиги во имя интересов страны.
– Вы тоже выросли человеком патриотических убеждений. Насколько мне известно, вы даже получили высшее партийное образование?
– Да, я всегда был патриотически настроен, всегда свою работу выполнял очень добросовестно, не жалея ни времени, ни сил. А по молодости был карьеристом, в хорошем смысле этого слова! В те годы без членства в КПСС было невозможно достичь каких-либо заметных вершин по работе. Поэтому меня преследовала мысль вступить в партийные ряды, но я не решался подавать туда документы из-за страха, что мне откажут. Это было для меня совершенно недопустимо. И тогда я нашел нестандартный способ. На нашем предприятии работал племянник первого секретаря Ленинградского обкома КПСС. Познакомившись с ним поближе, я рассказал ему о своем желании поступить в Высшую партийную школу. Надо отметить, что тогда это было совершенно невозможно сделать человеку непартийному. Постепенно он начал знакомить меня с нужными людьми, у которых я смог получил необходимые рекомендации для поступления. Высшая партийная школа в то время находилась в Таврическом дворце Ленинграда. Когда вывесили списки поступивших с моей фамилией, то я сам себе не поверил. Придя на первое же занятие, я понял, что там я такой один. Отличался от других слушателей и по возрасту, и по виду, и по опыту, и по должности – по всему… Ко мне сразу же подошли и попросили написать заявление об отчислении. Но я объяснил, что раз уж здесь оказался, то нужно дать мне возможность учиться. Меня спросили: «Учиться точно будешь?» Я говорю: за этим и пришел. Ни одного занятия не пропущу! На том мы и остановились. Через два года я получил красный диплом об окончании Высшей партийной школы. Когда я показал его большому руководителю, он чуть со стула не упал, потому что таких сотрудников в его подчинении не было. Согласно диплому партийного и хозяйственного руководителя, я мог быть назначен на 10 ступеней выше… К тому времени я уже не видел никакой целесообразности находиться в рядах партии и должности получал согласно своему труду.
– Чему там обучали? Что больше всего запомнилось?
– В Университете марксизма-ленинизма обучали психологии с точки зрения воздействия на массы, объясняли, как быть лидером, ставили речь… Абитуриенты должны были обязательно быть членами КПСС, обладать значительным опытом партийно-хозяйственной, комсомольской или журналистской работы или проявить организаторские способности на выборных должностях в партийных или советских органах. Прием туда осуществлялся только на основании рекомендации ЦК компартий союзных республик, бюро крайкомов и обкомов КПСС. Хоть нам и приходилось зазубривать какие-то азы марксизма-ленинизма, но в целом там преподавали совершено уникальные вещи, которые в другом месте было просто не узнать.
«Миром правят профессионалы»
– Почему вы решили связать свою профессиональную деятельность со строительной сферой?
– Здесь все просто. По своему первому образованию я инженер-строитель, окончил ЛИСИ по специальности «Промышленное и гражданское строительство». Сначала осваивал азы профессии на советских стройках. Потом, в конце 80-х годов, открыл один из ведущих кооперативов в Ленинграде, а скорее всего, и в стране на тот период времени. Занимались деревообработкой, производством строительных деревянных изделий и их монтажом в виде отделки. Это было лучшее уникальное производство. К нам приезжали директора крупнейших предприятий и заказывали себе ремонты помещений: отделку кабинетов, коридоров, вестибюлей. Мы выполняли многочисленные и разнообразные проекты. Мне удалось собрать самых лучших и опытных специалистов по всей стране. Рабочим я платил по 3 тыс. руб. – в то время как на предприятиях они получали всего по 400–500 руб. Я всегда понимал, что миром правят профессионалы, поэтому на людях никогда не экономил.
– Сложно ли было строить бизнес в 90-е годы?
– Время было непростое, но интересное. Очень часто требовались какие-то нестандартные подходы к решению задач. Чтобы организовать бизнес, я присмотрел один заброшенный дом на окраине города, который когда-то был хозяйственным магазином, – одноэтажное здание 1961 года постройки. Я понял, что могу наладить там производство. К моменту начала кооперативного движения я уже был состоявшимся строителем, все меня в городе знали. Но свободных денег у меня, естественно, не было. Работал с большими начальниками, в том числе и из Ленхозторга, по 18 часов в день без выходных. От меня требовалось только одно – осуществить за 1 год стройку, которая вообще-то рассчитана на 3–5 лет. Я мог это сделать и имел возможность что-то взамен попросить. Я попросил руководителя Ленхозторга продать заинтересовавшее меня брошенное здание по остаточной стоимости. И мне его продали. Оставалось только сделать ремонт и купить деревообрабатывающее оборудование. Когда я приехал на один крупный завод, то застал там печальную ситуацию – выброшенные во двор уникальные немецкие довоенные станки. Возник вопрос: вложить мне деньги в новые станки или же в людей, которые помогут починить старые? В итоге я взял самых лучших парней, специалистов экстра-класса, которые успешно и в сжатые сроки восстановили старые станки. Получилось совершенно уникальное производство. Начинали мы с плинтуса и наличников на четырехсторонних станках, затем стали ставить и другие. Позже мне пришлось заняться вопросами сбыта. Поехал по городу, по лесобазам. Сделал для себя важные выводы о том, что и плинтуса, и наличники, оказывается, есть, но, во-первых, плохого качества, а во-вторых, достаточно дорогие – я понял, что могу делать лучше и дешевле. И в-третьих, они продаются на строительных базах за городом. Я понял, что при том высоком темпе строительства новых домов и жилых районов в Ленинграде населению было бы крайне удобно и выгодно покупать стройматериалы рядом с домом, чтобы не тратиться на их доставку. Пришел, купил, взял в руки и унес в соседний дом. Поэтому я снова пришел к директору Ленхозторга и предложил свой товар под реализацию в хозяйственных магазинах города. Основной задачей Ленхозторга была организация розничной торговли и обеспечение населения хозяйственными и электростроительными товарами. В его состав входила сеть магазинов по всему городу и торгово-закупочная база. В общем, все эти магазины нам были предоставлены.
Мы работали сперва в одну смену, потом в две, потом в три. Мы сделали микрозавод, который выпускал продукцию гораздо более качественную и в больших объемах, чем крупнейшие заводы страны того времени. Когда я понял, что мы опережаем темпы реализации, то пришла мысль делать еще и ремонты. Начал с прорабов, которые привели за собой лучших отделочников в городе. Стали под них искать заказы. Помню, в одной газете дал рекламу и потом не успевал класть трубку: сразу же раздавался новый звонок – и так с утра до глубокой ночи. Мы наладили реализацию и начали усложнять выпускаемую продукцию. Делали не только плинтус с наличниками, но и двери, окна, паркет и так далее, потом щиты отделочные. Работал с деревообрабатывающими предприятиями, лучшими в стране. В Ленинграде это был завод «Интурист». Там очень тщательно отбирали шпон, который шел на производство мебели. Но, с моей точки зрения, нещадно его кромсали, и значительная часть превращалась в отходы. Я решил эти отходы покупать. Это практически ничего не стоило, это же отходы, их либо утилизируют, либо сожгут. Я говорю: зачем вам платить деньги за транспорт, куда-то все везти, платить за печку – давайте я у вас это куплю, вы еще на этом и заработаете. И фактически стал покупать почти бесплатное ДСП, которое у меня превращалось в идеальный отделочный материал. К нам уже стояли очереди, чтобы мы занимались отделкой. Мы зарабатывали большие деньги. Но потом мы прекратили реализацию товаров и услуг за деньги. Запустили бартер. В стране в те годы за деньги сложно было что-то приобрести. Поэтому, если мы делали ремонт на предприятии, которое занималось мехом, то бартером получали шапки, шубы, норку, соболя – тысячами шкурок. Из Тольятти – «жигули», с КамАЗа – грузовики. Я приобретал все по заводской цене, а продать это можно было во много раз дороже. И всю выручку я вкладывал в производство. Во время кооперативного движения товар улетал на полгода вперед.
– Вы получали специальное бизнес-образование?
– За свою жизнь я получил три высших образования, и все они были совершенно уникальные и интересные. Про два первых я вам уже рассказывал. А третье как раз было посвящено бизнесу по выводу предприятий из состояния кризиса – антикризисное управление. Тогда мало кто вообще понимал, что это такое. А нам это преподавали в том числе иностранцы. Однажды в далеком 1990 году я увидел объявление в газете о скором окончании приема заявлений на обучение в Академию народного хозяйства при Совете Министров СССР. Мгновенно собравшись, мы с женой сели в машину и поехали в Москву. Абитуриенты там были все непростые, на «Волгах», правительственных ЗИЛах, в галстуках и костюмах. А мне было 30 лет, и я приехал в джинсах. Три дня подряд нас тестировали. То одного вызовут, то попарно, потом всех вместе. В отборочной комиссии были немцы, японцы, англичане, французы, русские… К своему удивлению, все тесты я прошел на отлично и меня зачислили. После успешного окончания вуза меня начали активно приглашать на работу в разные иностранные корпорации. Но я и так зарабатывал много больше, чем мне предлагали, и под благовидным предлогом отказывался. Потом меня начали приглашать на работу в Правительство РФ. Хотели даже министром назначить… Но тут академика Абела Аганбегяна (доктор экономических наук, специалист в области организации промышленного производства, проблем производительности труда, заработной платы, макроэкономики, эконометрики, менеджмента. – Ред.) во время путча объявили врагом народа, а всех, кто у него учился, назвали «подрывниками российской экономики». А я, значит, был главным «подрывником», потому что был лучшим на потоке. Через пять дней все это прекратилось, но, тем не менее, все мои планы работы в Правительстве рухнули. И я продолжил работу по своему прежнему направлению.
«Картины чувствую кожей»
– Почему вы решили заняться искусством?
– Это точно никогда не было моей работой, это только хобби! Чем дольше я жил, тем больше мне нравилось искусство. Безусловно, многое закладывается с детства. Еще подростком я слушал истории моей бабушки о ее жизни. Образование она получила в Смольном институте благородных девиц. Как-то она рассказала, что вместе с ней училась ее подруга, отец которой был священником при царском дворе. И эта подруга в блокадном Ленинграде снимала золотые оклады со своих икон, сдавала их в Торгсин и на вырученные деньги покупала хлеб, чтобы накормить голодных детей, которые были на попечении у моей бабушки – она была начальником детской колонии. Заинтересовавшись этой историей, я попросил бабушку найти подругу детства и познакомить меня с ней. Мы отправились к ней в гости, и во время чаепития мне показали иконы. Это были те самые царские иконы конца XIX века, они оказались в прекрасном состоянии. Бабушкина подруга отдала их мне. Вот так, неожиданно, в 11 лет я стал коллекционером икон. С 2002 года я начал работать в Москве, и мой интерес к живописи только возрос. Мы с женой приняли совместное решение собирать картины старых мастеров и остановились на фламандцах и голландцах XVI–XVII веков. Мы стали знакомиться с экспертами, ходили в музеи, читали специализированную литературу. Заинтересовавшись работой какого-то мастера, ходили в Пушкинский музей, в Эрмитаж, смотрели другие работы этого художника, консультировались с экспертами… Ездили за границу, у нас там было по минутам расписано время для обхода 3–4 музеев каждый день. Уезжали с одним чемоданом, приезжали с тремя-четырьмя, набитыми книгами по искусству. В какой-то момент меня ничто в жизни так не интересовало, как искусство. С утра до ночи изучал каталоги на немецком, английском, французском, японском языках… Узнавал автора картины и страну написания, а также в какой период времени была выполнена работа, в каком музее она находится. Через 5–7 лет я дошел до автоматизма – картины начал чувствовать буквально кожей. Когда я видел выдающееся произведение, мне становилось буквально плохо из-за того, что оно мне не принадлежит…
К тому времени я уже познакомился со всеми главными специалистами в этой области. Это были люди с профильным образованием, ученые, работающие в главных художественных музеях страны, имеющие авторитет не только в России, но и в мире. Они и стали, по сути, моими консультантами и учителями. Один из знатоков научил меня, что нужно приобретать такие картины, за которыми при желании расстаться с ними выстраивалась бы очередь из государственных музеев. Кстати, у многих коллекционеров нет такого понимания. Государственные музеи приобретают или экспонируют работы художников, которые либо не представлены в их собраниях, либо эти работы должны быть по качеству выше, чем находящиеся в музейных фондах. Я осваивал эту науку постепенно.
– Какие важные выводы вы для себя сделали?
– Со временем пришло осознание, что без консультации с хорошими экспертами и реставраторами работы приобретать никак нельзя, сначала надо изучить все тонкости обеспечения сохранности картин. Как-то нам предложили картину, авторство которой приписывали Рубенсу. Картина с 1814 года принадлежала Жозефине, жене Императора Наполеона, затем Максимилиану Богарне – сыну Жозефины, который женился на дочери русского императора и впоследствии стал Президентом Российской академии художеств. Когда мне показали картину, я сразу сказал, что это не Рубенс, хотя в 17 каталогах-резоне и других изданиях различных стран мира за два века везде подтверждалось, что эта картина кисти Рубенса. Но в последнем каталоге Эрмитажа эта работа значилась как работа друга Рубенса – Дэвида Тенирса Младшего. Меня спросили, что я обо всем этом думаю. Я сказал, что автор картины и не Рубенс, и не Дэвид Тенирс Младший. Сюжет этой известной картины – обезьяны, берущие в плен кошек. В военной форме, с копьями, в касках, они находятся в избе, на окне которой – закрытые ставни. Реставратор сообщает, что ставни являются более поздней записью. Прошу реставратора разобраться. Когда изображение этих ставень было смыто, выяснилось, что за окном ничего не видно, кроме фрагмента голубого цвета. Спросил реставратора, когда эти ставни появились на картине. Он ответил, что примерно 200 лет назад эти ставни уже были на холсте. Пришлось попросить реставратора вернуть ставни на место. После реставрации в Эрмитаже на картину пришли взглянуть многие, в том числе и дама-эксперт. Все как один говорили, что автор картины не Рубенс, не Дэвид Тенирс Младший. Назвали автора, написавшего эту картину. Но никто, ни один человек не заметил, что ставни были написаны буквально вчера. Реставратор написал ставни так, как это делали 400 лет назад.
– Наверняка есть еще немало таких историй, связанных с загадками прошлого?
– Безусловно. Однажды мы приобрели очень интересную работу – на ней был изображен лимон с порезанной кожицей, как на многих голландских работах того времени, а также вишенка и устрица. Эта картина стала лицом выставки, посвященной столетию Пушкинского музея. И вот один человек, очень сильный знаток искусства, пришел на выставку, увидел эту работу и порекомендовал отдать ее на реставрацию. Говорю, а зачем? Работа же в идеальном состоянии. Заканчивается выставка, и я все же везу картину к лучшему реставратору Санкт-Петербурга. Он мне говорит, что лимон, вишня и устрица сходят. Оказалось, что изначально на картине был изображен омар, но его записал какой-то умелец экстра-класса. Это просто нечистоплотность дилеров, которые, не исследовав работу, ее продали. Я уточнил у знатока, как он смог это определить? Ведь работа была на выставке в Пушкинском музее. Туда приезжала ни много ни мало Группа Бизо – Ассоциация директоров крупнейших музеев мира. И никто ни слова не сказал. Оказывается, он очень хорошо знает творчество этого автора. Художник был настолько востребован, что никогда не стал бы изображать банальные лимон, вишенку и устрицу. Это слишком мелко для него. Изобразил именно омара, потому что это был «непонятный зверь» для Голландии. Картины автора могли себе позволить очень богатые бюргеры того времени, желавшие удивить всех окружающих своей роскошью. Также удалось выяснить, что картины этого художника не представлены ни в одном государственном музее России. Поэтому эта работа совершенно уникальная, и сегодня она приобрела свой первоначальный вид, в котором была в начале XVII века.
Я искреннее рад, что в нашей семейной коллекции представлены уникальные эталонные работы, то есть лучшие работы мастеров. Это определяется сериями экспертиз – и технико-технологических, и искусствоведческих. Вообще, коллекционирование – занятие очень ответственное и увлекательное. Начинающим коллекционерам я бы посоветовал перед принятием решения о приобретении той или иной вещи проконсультироваться с опытными экспертами, а при необходимости – с реставраторами. Понять степень сохранности предмета, его значение – музейное, коллекционное или интерьерное, и только после этого приобретать. Мне кажется, сегодня имеются все предпосылки для принятия отдельного Федерального закона «О коллекционерах и коллекциях», который позволил бы коллекционерам быть защищенными, а коллекциям – находиться в должной сохранности.
– Как вы относитесь к страхованию профессиональной ответственности лиц, соприкасающихся с экспертной оценкой предметов искусства?
– В нашей стране в обязательном порядке страхуют ответственность нотариусов, строителей, оценщиков. Ни один оценщик не может приступить к работе, если не застрахована его профессиональная ответственность. Почему из этого списка вычленили экспертов и законодательно не обязывают их работать в страховом поле? Это явный пробел в нашем законодательстве. Мы разработали несколько национальных стандартов, по которым предложили страховать экспертов на профессиональную ответственность. Этот вид страхования впервые был введен в России одной из крупнейших страховых компаний, которая залицензировала его. Восемь лет назад группа экспертов, состоящая из 30 человек, была застрахована на профессиональную ответственность. Стоило это недорого – всего 11 тыс. руб. в год, а ответственность по этому виду страхования составляла $1 млн. Делать это, безусловно, надо. Эксперт-искусствовед и эксперт-технолог выдают заключения, на основании которых делается оценка, но ответственности за возможную ошибку, по сути дела, они не несут никакой. На мой взгляд, всех экспертов по культурным ценностям нужно вносить в Единый государственный реестр, а их профессиональную ответственность необходимо страховать.
«Горжусь, что участвовал в грандиозных стройках»
– Александр Григорьевич, хотелось бы коснуться также вашей благотворительной деятельности. Почему вы этим занялись, ведь далеко не всегда удается найти время, средства и силы на помощь другим?
– В начале 90-х годов наша страна входила в свой новый период с учетом переустройства общественного строя и экономики. Некоторым людям была необходима помощь, и я просто не мог остаться безучастным. Поэтому много помогал «афганцам», воспитанникам детских домов – прежде всего тем, чего у них на тот момент не было: продуктов питания, одежды, медикаментов… Помогал жителям и монахам на острове Валаам, направляя туда и книги, и одежду, и медикаменты. Совсем недавно передавал подарки в Единый центр поддержки участников СВО. Я делаю это только по зову сердца, по воле души. Никто меня никогда не заставлял заниматься благотворительностью. Просто хотел и делал. Возможно, кто-то делает это напоказ, чтобы оказаться потом где-нибудь на большой трибуне и громко рассказывать об этом, попав в сводки информканалов. У меня никогда не возникало таких мыслей – доносить эту работу до широкого круга лиц. Я не считаю это нужным, мне это просто ни к чему.
– Какими своими проектами вы сейчас больше всего гордитесь?
– Пожалуй, я горжусь всего двумя вещами в жизни: тем, что участвовал в грандиозных стройках конца XX века России – это Байкало-Амурская магистраль и защитные сооружения Санкт-Петербурга. О таких крупных проектах знает не только вся страна, но и весь мир, а мне лично посчастливилось принимать в них участие. А еще тем, что являюсь автором идеи создания и генеральным спонсором первого ПМЭФ-1997, который проходил в Таврическом дворце.
– У вас огромное количество медалей, благодарственных писем, государственных и межгосударственных, ведомственных наград. Как вы к ним относитесь?
– Очень долгое время мне никто ничего не вручал. Но в последнее время, действительно, я начал получать награды. Одна из наиболее важных для меня – юбилейная медаль Российской Федерации, учрежденная Указом Президента Российской Федерации в честь 50-летнего юбилея БАМа. Министерство юстиции Российской Федерации вручило мне свою высшую награду – медаль «Гавриил Державин» «За содействие в решении задач, возложенных на Минюст России». Дело в том, что я очень много помогал Музею Державина, в том числе более 20 лет назад издал первый каталог по музею. И вот, в связи с 225-летием со дня рождения Г.Р. Державина, получил награду за участие в увековечивании памяти первого министра юстиции Государства Российского. Безусловно, мне было очень приятно. От Министерства строительства и ЖКХ я получил Знак «Почетный строитель России» и другие награды. Сегодня я много занимаюсь культурно-просветительской деятельностью с детьми и молодежью в рамках проекта «Я – строитель будущего!».
«Всегда отдавал себя работе от и до»
– Кто и когда вам дал самый ценный совет в жизни?
– Такие советы давали мне мои родители. Они с детства меня воспитывали, что каждый должен заниматься своим делом. Если пришел на учебу – учись, на работу – работай! Помните, как в песне Розенбаума: «Лечить – так лечить! Любить – так любить!» (композиция «Утиная охота» Александра Розенбаума. – Ред.)? Я всегда считал, что это правильно. Когда я пришел на стройку, там девять человек из десяти делали вид, что работают. То есть они приходили на работу отбывать время. Пришел в восемь, ушел в пять, и все. А мне всегда нравился процесс: сегодня так, а завтра кирпичная кладка стала на 50 см выше, и так далее. Я всегда отдавал себя работе от и до. Не получал за это ни грамот, ни благодарностей, ни медалей, ни званий, ни прибавок к зарплате. Мы все получали одинаково. Я не завидовал им, что они сидят весь день в тепле и водку попивают. Они не завидовали мне, что я бегал туда-сюда по 40 раз, поднимаясь на 15-й этаж пешком в 30-градусный мороз. Выходил на работу и в субботу, и в воскресенье, работал сверхурочно. Когда меня начинали ставить в пример, я пытался от этого уйти. Я устроен так, они устроены по-другому. Они по-своему хороши, а я по-своему неплох. Как говорится, от каждого по способностям, каждому по потребностям. Я и до сих пор так делаю… Меня этому родители научили.
– Вы многогранная личность. Кем вы себя больше считаете – строителем, бизнесменом, искусствоведом?
– Все очень просто: я – инженер. Как я уже говорил, если заглянуть в мой первый диплом, то там значится «инженер-строитель». И на первом месте стоит слово «инженер». Я сейчас являюсь действительным членом Российской инженерной академии. Понимаете, инженерия – это всегда нечто передовое, творческое. Это область интеллектуальной деятельности, задача которой – применение достижений науки, техники, использование законов и ресурсов для решения конкретных проблем, целей и задач человечества. Это реализуется через применение как научных знаний, так и практического опыта с целью создания полезных технологических и технических процессов. И объектов, которые реализуют эти процессы. Это как раз то, чем я и занимаюсь всю жизнь. Иными словами, инженер – это тот человек, который всегда на передовой, который мыслит нестандартным образом. И необязательно для этого работать в строительстве. Можно и в благотворительности быть инженером. Можно быть и исполнителем, и мыслителем. Я и то и другое: сам замысливаю и сам воплощаю. Сам придумал, сам сделал – и сам переделал, если вдруг что-то не получается с первого раза. Значит, должно быть постепенное движение.
– Какие у вас дальнейшие цели?
– У меня есть идея пустить поезд из Москвы, который бы закончил свое движение 3 сентября в Пекине, в дату окончания Второй мировой войны и победы над милитаристской Японией, и сделать грандиозный концерт на площади, где будут присутствовать до 30 млн человек. Я вижу в этом свою миссию. Потому что далеко не все сегодня помнят нашу историю. Я дружу с семьями первых героев Советского Союза и семьями Маршалов Победы. Поэтому появилась идея организовать такой поезд, который пойдет весьма неспешно, по дороге будет останавливаться на станциях, где будут проходить концерты, лекции в школах, в высших учебных заведениях, в военных учреждениях, на заводах и на предприятиях. Эти люди являются носителями легендарных фамилий, истории нашего Отечества, они многое знают от своих дедов, отцов, и могут рассказать об этом – занимательно, увлеченно. Ведь они застали своих отцов и дедов. Они росли с ними. Эти истории во многом уникальны, они вызывают только чувство гордости за страну, за наш народ. Когда Российская граница будет пересечена, то же самое расскажут китайцам – с переводчиком. Я уверен, что это будет очень интересно. Когда-то на одну из встреч в Китае я привел правнука генералиссимуса Сталина. И китайцы его долго не отпускали. Фотографировались. Понимаете? Эти моменты очень важны. Если я сам не организую такой поезд, то это значит, что никто и никогда этого не увидит. Либо я, либо никто. Вот и вся история. Я просто очень хочу это сделать!
Беседовала Ольга Гришина
